Шрифт:
Предисловие
Я, Кара-Мурза Сергей Георгиевич, рождения 1939 года, русский, по образованию химик (доктор химических наук), но с 1968 г. занимался методологией науки, а потом системным анализом.
Пока у нас была надежная держава, я, как и почти все, не заботился об осмыслении нашей жизни, обходился философским суррогатом, который наше общество, по сути еще крестьянское, объяснял неправильно. Наши настоящие культурные устои держали нас и под шелухой идеологии, ибо была подпорка советского государства. Но это нам и дорого обошлось — мы ничего не поняли, когда «друзья» подпиливали эту подпорку. Мы дали разрушить советский строй — наше жизнеустройство.
Мне
Часть вины мы снимем, осмыслив происшедшее, оставив молодежи хоть какое-то связное знание. Став жертвами разрушения, мы обязаны подняться над болью и гневом, стать и летописцами, и предсказателями. В каждом акте разрушения видно целое — те идеалы и интересы, которые движут разрушителями. Видны и причины слабости жертв. Я близко наблюдал, как зарождалась, оправдывалась и воплощалась программа по уничтожению советской науки.
Наша наука — уникальное культурное и духовное явление, труднообъяснимое. Сходное с таким явлением, как Пушкин. Демократическая элита наблюдает за ее агонией с плохо скрытым наслаждением, как порочный ребенок за смертью замученного им котенка. Ни возгласа сожаления или боли. Я все время об этом думаю, ищу объяснение. Иной раз даже кажется, что из нашего народа выделилась какая-то его часть, которая физиологически устроена в чем-то иначе. Как если бы объединились в политическое движение, скажем, гомосексуалисты. Может быть, у них и есть основания обижаться на остальную часть народа, но было бы страшно, если бы они захватили тотальную власть и пытались всех заставить жить по их принципам.
Но наука — частность. Речь шла и идет о сломе цивилизации в целом, о смене всех ее устоев, типа хозяйства и человеческих отношений. Связать все, что мы видим, в систему, непросто. Приходится учиться.
О себе могу сказать, что стараюсь побольше читать, выбирая авторов трех категорий: тех, кто осмысливал западное общество, предлагаемое нам как образец; тех, кто понял и отверг евроцентризм и ценит разнообразие цивилизаций; тех, кто пережил тяжелые кризисы и болезни общества, сам наблюдал крушение устоев. Из всего, что я прочел, могу сделать вывод: интеллектуальная бригада «архитекторов» перестройки и реформы пошла на заведомый обман колоссального масштаба. Меня просто поражает этот шаг людей, работавших в науке, это — совершенно небывалое явление.
Второе, что я стараюсь делать — вспоминать свою жизнь до мельчайших подробностей, особенно детство, войну. Все сегодня видится в ином свете, наполняется новым смыслом. И когда я сегодня вижу озлобленных, обиженных на страну и на народ артистов и академиков, которым как будто чего-то недоплатили, я поражаюсь — живут ли они? Или только подсчитывают убытки? И мне кажется, что эти люди, хлебнув западного мироощущения, не справились с ним, не «переварили» его, а заболели. Хотелось бы помочь им. Но как это сделать, когда они считают себя победителями?
Для этого сборника я отобрал статьи, написанные в 1992-1994 гг. Я не стал подправлять статьи исходя из последующего опыта (лишь сократил некоторые, чтобы избежать повторов). Хотелось бы не навязывать читателю свои мысли и чувства, а связать нить рассуждений. Так, чтобы можно было начать диалог не только с другом, но и с противником. Без этого диалога мы из ямы не выберемся.
Статьи не соединены в тематические «главы», а разделены на части по годам — так лучше отражается ход времени в восприятии тех лет. Внутри каждого хронологического раздела я постарался все же сгруппировать тексты по каким-то общим признакам. Однако все они достаточно независимы друг от друга, и их можно читать вразбивку.
Вместо введения
Беседа с корреспондентом «Правды» В.С.Кожемяко
— С. К-М. Надеюсь, смысл разговора — не моя персона, а что-то общее. А я как бы удобный носитель этого общего, т.к. сильно «раскрылся» через статьи. Но прежде хочу сказать спасибо тем читателям, кто мне писал, и попросить прощения у тех, кому не ответил. Писать письма ведь труднее, чем статью. И самое важное, что я увидел, получая много писем: во всех уголках живет много людей с поразительно ясным мышлением и замечательно образным языком. Мне совестно, что пишу и пишу — а столько людей многое продумали глубже меня и выразили сильнее. Но я уже поднаторел, «внедрился» в газету, буду служить чем-то вроде рупора — и друзей, и незнакомых. Сегодня авторство не важно.
— В.К. Ваши статьи в «Правде» вызывают отклик и в то же время вопрос: как определить Вашу позицию? Вы, вроде, коммунист, но с какой-то новой философской базой и новым языком. Нет ли тут какого подвоха?
— С. К-М. К несчастью, в момент душевной смуты нельзя не обмануть ожиданий даже близких людей. Много друзей во мне разочаровались — я ведь был критиком нашего социализма (но не диссидентом), а сейчас непримиримый «антилиберал». Мне не пришлось сжигать никаких кумиров, но поумнеть (вернее, стать менее глупым) пришлось. Отказаться от советской наивности и доверчивости. Хотя она была огромной ценностью нашего народа, духовной роскошью жителей России. Жить, не будучи «начеку» — это роскошь.
Насчет философии — мне кажется, я влился в тот поток коммунистов, которые не отказались, а преодолели марксизм-ленинизм, пошли дальше. И это — совсем иное, чем ревизионизм западных социал-демократов или наших либералов. Сейчас мы выбираемся из-под обломков, в ранах. И прежде всего должны «восстановить голову». Слава Богу, лучше сохранилась голова у деревенского жителя, а то и хлеба не было бы. Но его за это и сильнее всего сегодня бьют реформаторы.
А язык — это просто возврат к нормальному русскому языку. Я представляю, как бы объяснил то, что происходит, мой дед — и стараюсь так и написать.
— В.К. Что же, все-таки, определило эту возможность представить себе, «как сказал бы дед»? Ведь идеология заставляла говорить иначе.
— С. К-М. Каюсь, я старался от нее защититься, хитрил. Радио не слушал, а если читал газету, искал изъяны и противоречия. Человек не беззащитен. Да и повезло в жизни. Трудности не были непереносимыми, а мои грехи были достаточно тяжелы, чтобы грызла совесть, но не так тяжелы, чтобы она меня сожрала. Боюсь, что перестройка так легко удалась потому, что у большинства, особенно у молодежи, совесть была чиста — и душа обленилась.