Хроника стрижки овец

Кантор Максим Карлович

Однако это месиво имеет очень ясную логику. На картине изображена коррида. Причем такая коррида, в которой победил бык – тореро убит. Такой исход корриды редок – но бывает. У быка есть шанс победить, хотя на стороне матадора – мастерство и знание (культура боя), но на стороне быка – мощь и напор.

Коррида – одна из основных тем Пикассо; для него, как для испанца, этот спектакль понятен и важен. Это – символ жизни вообще, в целом: поединок природы и культуры, причем такой поединок, в котором нет правой и виноватой стороны. Матадор и бык не противопоставлены как враги, но образуют противоречивое единство: то, что испанцы называют «дуэнде». Они участвуют в общем спектакле, эта мистерия разыграна по правилам – и вражда матадора и быка во многом показная. Это такая неслиянная нераздельность – и брутальное сознание испанца иногда связывает мистерию корриды с христианской символикой. Так

вот и земное сплетено с небесным – считает иной фанатичный испанец; Гойя, скажем, именно так и считал. И если вы посмотрите гойевский цикл «Тавромахия» – то эту непротиворечивую борьбу там тоже найдете.

Прочим это может казаться кощунством – но факт остается фактом: Пикассо часто рисовал матадора в образе Христа – для него, испанца, было органично.

Нельзя сказать, что в изображенной сцене бык представлен злодеем. Так получилось – победило варварство и природа. Это не значит, что природа – виновата. Она просто есть и проявляет себя через напор и неразборчивую страсть. А культура проиграла, – впрочем, и матадора на картине не особенно жалко.

Картина кричит и плачет – но кричит и плачет картина не из-за смерти матадора и не из-за торжества быка.

Главный герой «Герники» – умирающая лошадь, сторонний участник этой мистерии.

Лошадей пикадоров отдают на растерзание быку, после того как его раздразнят бандерильеро, втыкая дротики в спину. Лошадей дают убить, чтобы бык почувствовал вкус крови – и зрелище стало захватывающим.

В том, что в итоге побеждает матадор, осуществляется как бы возмездие и справедливость – культура наказывает варварство, мстит за разодранный в клочья народ. Правда в том, что потом, в следующей корриде, все повторяется вновь – и лошадей снова убивают. И это в точности дублирует процесс всемирной истории.

Я так говорю, потому что в мистерии корриды лошади играют роль народа, толпы, и зритель отождествляет себя с лошадьми – еще до боя, когда принимает участие в первом забеге – по улицам Памплоны вместе с быками.

Лошади и простые люди – сегодня их иногда называют быдлом и чернью – всегда приносятся в жертву первыми: их используют для затравки, для разогрева действия, для пролога великих свершений. Это именно их – людей и лошадей – убивают, чтобы спектакль обрел нужный накал страстей.

Политики, прощелыги-журналисты, банкиры и матадоры – они творят большую историю. А ежедневная, человеческая, лошадиная история как бы и не считается.

Но в городе Герника – произошла именно эта вот история – история с погибшей лошадью. Ради нее и написана эта картина. Ради этой – человеческой и лошадиной – истории пишутся книги и рисуются картины.

Рассказывают, что копию картины «Герника», висящую в зале заседаний ООН, – во время принятия резолюции по бомбардировке Белграда – закрыли тряпкой, чтобы не беспокоила.

Колокол после бала

Есть прием в детективах – внимание переключают на шумный антураж дела, а суть при этом исчезает. Скажем, человек приходит в театр после третьего звонка, все запоминают данный факт. А то, что в руках был пистолет, – никому не интересно. Прошли обыски у лидеров оппозиции. Само по себе – это чудовищно. Пишет комментарий оппозиционер: «Пришли, в чужих вещах пошарились! Мелко!» Нет, отнюдь не мелко: так именно и начинаются репрессии – приходят под утро, перетряхивают гардероб. И картинка встает перед мысленным взором: тридцать седьмой, за профессором явились. Вывороченные ящики комода, рваные книги, герань из горшка выдернули… Нет, отнюдь не мелко это, так начинается террор против народа. А потом думаешь: полтора миллиона долларов, найденные при обыске, – не много ли? Раньше, конечно, энкавэдэшники подсовывали в канализацию валюту – но это, пожалуй, перебор. Ну, кому как, а многим из тех, кого капиталистическая власть обворовала, данная сумма и во сне не приснится. Это, извините, какие же представления надо о жизни иметь оппозиционеру, чтобы данную сумму держать в серванте. Вопрос задан не для того, чтобы пересчитать чужие капиталы, а просто из любопытства: уж очень обеспеченная оппозиция получается. Одна моя знакомая, описывая козни вокруг былого украинского лидера Тимошенко, выразилась так: «И еще у нее сорок миллионов конфисковали… совсем уничтожают человека!» Вероятно, так представляется нынче механизм уничтожения людей: спекулянта лишают акций, политика лишают сорока миллионов, у оппозиционера вынимают из тумбочки полтора миллиона. Это звенья одной цепи – а ведет данная цепь к простому гражданину, получающему трояк. Гражданину объясняют – вы на цифры не смотрите, не обращайте внимания на суммы – здесь не сумма главное, а принципы. Вы не обращайте

внимание на сами деньги. Здесь важна правовая составляющая вопроса. Мало ли что он с пистолетом был, главное, что в зал после третьего звонка входить – это не преступление! Вот к одной даме за полутора миллионами пришли, к другому джентльмену за двумястами миллионами, к третьему нефтедобытчику за миллиардом пожаловали – но запомни, человек: колокол звонит по тебе! Запомни, гражданин: нельзя остаться равнодушным к чужой беде. Если произвол оставить безнаказанным, если не защитить миллиардера сегодня – то завтра к тебе явятся за тремя рублями!

В этом рассуждении много правды. Действительно, система функционирует по принципу цепной реакции и прецедента – обыскали одного, значит, можно обыскать потом и второго. Во времена партийных чисток тридцатых годов арестовывали очень часто тех партийцев и чекистов, которые и сами до того арестовывали людей. Например, арестовали Ягоду, и Ежова арестовали, и Берию. Хорошо это или плохо – очень коварный вопрос. С одной стороны – хорошо, что злодея осудили. А с другой – вроде бы так получается, что надо оправдывать визиты чекистов и обыски. Нехорошо выходит. Или вот случай Зиновьева с Каменевым. Тоже нехорошо с ними поступили, оболгали и расстреляли. Но они, между прочим, были сами очень нехорошие люди. Тухачевского тоже обвинили в шпионаже, какового он не вел, и расстреляли. А Тухачевский до того – тамбовских мужичков и кронштадтских матросов покрошил. Очень хочется определить явление с точки зрения правовой или с точки зрения общественной справедливости – но критерия справедливости идеология не оставляет, помимо одного критерия, идеологического. Если правильна теория классовой борьбы и «врагов народа» надо уничтожать, (этой теории придерживались сами Зиновьев с Каменевым), то они расстреляны в соответствии с этой теорией, по собственному закону: стали врагами народа – и погибли. Если данная теория вздорна и вредна, то они осуждены как ее соавторы – и тоже справедливо. А если всех людей жалко вообще, то жалко даже и Сталина – вот ведь какая неразбериха выходит.

Если теория о зле, причиняемым коррупцией, справедлива, то огромные гонорары развлекательного сектора, доходы креативного класса (журналистов, куплетистов, массовиков-затейников, политтехнологов и т. п.) есть неизбежный эффект коррупции, эти гонорары суть составляющая часть коррупционной экономики. Если бы не были уворованы астрономические суммы, то не было бы потребности в таких именно глянцевых журналах, ресторанах и т. д. Трудовому обществу это вряд ли нужно, и даже просто нормальному, среднекапиталистическому не нужно тоже. И, прислушиваясь к звону колокола – который может быть звонит и по тебе тоже, – прислушайтесь также и к простейшему вопросу: вы предпочитаете пасть на баррикадах классовой борьбы, или коррупционной солидарности, или защиты прав человека? Какого именно человека? Социальная справедливость вменяет счет сразу всем: и обвиняемым и обвинителям, и опричникам, и купцам, и крупным ворам, и ворам поменьше. И часто третий звонок в театре принимают за звон колокола. И не слышат настоящего колокола – а колокол давно звонит.

Люмпен-элита

Если мы боимся завтрашнего дня (возникают порой разговоры про возможную войну: вот прошла очередная коллективизация в мире, устранили средний класс, как некогда в 29-м, стало быть, готовят пушечное мясо, и т. д.) – то все-таки разумный подход побеждает, страх обуздываем.

В мире сейчас неспокойно – люди скандируют малопонятные им самим лозунги, кричат: «Даешь свободу!» – и подчас трудно понять, чего именно эти люди хотят. Некоторые паникеры говорят о том, что возможен новый фашизм.

Паникеров успокаивают: какой там фашизм! Вот коммунизм – это да, опасно! Вдруг возмечтают о возвращении коллективной собственности на газ – тогда жди беды! Вот Сталин из гроба встанет, это да! А фашизм – ну где вы его видите? С какой стати? Нереально – все ведь борются за демократию.

Нас обучили в школе, что фашизм возникает на базе люмпенизированного пролетариата, люмпены (то есть не привязанные к производству, культуре, обычаю элементы) становятся питательной средой агрессии. Люмпен-пролетариат образовался в начале века в связи с глобальным кризисом производства, у толпы освободились руки, в них вложили оружие. Такие вот люмпены, освобожденные от конкретной работы, от культуры, от родовой памяти, – легко побеждают всех остальных людей. Они ничего не должны обществу, – напротив, это общество им должно. Они как бы кочевники, своего рода монгольские всадники, неудержимая лава: у них нет ничего, что они хотели бы уберечь, они вытаптывают поля и жгут леса. Мир принадлежит таким вот люмпенам – лишь дай им аргумент для движения, лишь возбуди их фантазию.