Хроника Третьего Кризиса
Шрифт:
Мы все время начеку, но пока Гриссом не предпринимал никаких попыток завладеть «смерчем», напав на доставившую его делегацию Тайрелла. Или правы наши аналитики, и он начнет действовать в момент передачи, не рискуя нападать на окопавшихся в своих номерах боевиков Тайрелла, или мы переоценили его страсть к разрушению, и он вообще не появится. Хоть специалисты Тайрелла, немало собак сожравшие на разработке поведенческой модели прототипа, и утверждали, что Гриссом обязательно даст о себе знать, я все же начал прикидывать, какими же идиотами мы все будем смотреться, когда целые и невредимые якудзы увезут с Бездны макет «смерча», расплатившись со столь же целыми и невредимыми людьми корпорации
Законченными идиотами.
— Разрешите присесть?
Я повернул голову и обнаружил перед собой бодренького старичка в красной майке, белых штанах, легких парусиновых туфлях и темных очках. Он держал в руках чашечку кофе и круассан на блюдечке. Еще старичок был обладателем козлиной эспаньолки. Роста он был маленького, что сводило на нет всяческую возможность моей встречи с замаскированным Гриссомом.
— Не возражаю.
— Извините, что пытаюсь навязать вам свое общество, — быстро проговорил старичок, словно произнося отрепетированную фразу. — Ведь на террасе сейчас много свободных столиков, но я предпочитаю пить свой кофе в компании.
— Ничего страшного, — улыбнулся я, прикинув картину со стороны. Двое увлеченных беседой туристов не самое плохое из возможных прикрытий на данный момент. Пара, половина которой является разговорчивым пенсионером, привлекает к себе меньше внимания, нежели одинокий мужчина, потягивающий пиво и зыркающий по сторонам. — Навязывайте.
— Спасибо, молодой человек. — Старичок с живостью подвинул ногой стул и все, что держал в руках, поставил на стол. — Я вижу, вы сидите и скучаете, и я тоже собирался сидеть и скучать, так почему бы нам немного не побеседовать, а?
— Я не скучал, — поправил я. — Я думал.
— В таком случае приношу свои извинения за то, что прервал ваши размышления. Если вам будет удобнее…
— Ерунда. Не беспокойтесь. Я уже додумал ту мысль до конца и еще не приступил к следующей.
— Все равно простите мою назойливость. — Он вытер о штаны ладонь, стряхивая крошки от разломанного им круассана и протянул мне через стол руку. — Поль Резенфорд, профессор философии, Авалон. На пенсии, разумеется.
— Макс, — коротко сказал я, пожав предложенную длань.
— Вы здесь по делу или пытаетесь получить удовольствие? Хотя о чем это я. Какие тут могут быть дела. Совсем отстал от жизни, — сокрушенно заключил он. — Не хотите сыграть в русскую рулетку с Папой Хаосом?
— Желанием не горю, это точно.
— Значит, я угадал верно. Вы не производите впечатление человека, готового на подобный шаг. Вы прочны и основательны и не верите в эту чушь, не так ли? Просто отдыхаете?
— В некотором роде. На вторую половину дня у меня назначено деловое свидание.
— Бизнес, — понимающе кивнул он. — Иногда он проходит самых неподходящих местах. А вот я здесь живу уже четвертый год.
— Вот как?
— Да. Моей профессорской пенсии не хватает даже на то, чтобы оплатить неделю проживания, не говоря уже о моих маленьких слабостях, но я успел накопить проценты с гонораров за изданные работы. Скопил кое-какие сбережения, знаете ли. Конечно, не бог весть что, но на жизнь хватает… «Введение в сравнительную философию раннего буддизма и развитого христианства». Не читали?
— Нет, к сожалению.
— Не жалейте. Для неспециалиста работа довольно скучна.
— Тогда просто нет.
— Так лучше, — сказал он. И вдруг без всякого перехода: — Мир летит в тартарары, не находите?
— Никогда об этом не задумывался, — хватало и более насущных проблем.
— А вы задумайтесь, — предложил он, отхлебывая кофе. Похоже, мне в собеседники попался еще один воинствующий пенсионер, считающий, что разбирается в политике лучше Совета Лиги. Эх, думает такой человек, если бы все были такими умными, как я, и делали бы то, что я им говорю, жизнь в нашем мире стала бы намного проще. Беда в том, что так думает половина населения Галактики. — Лига слаба, ее Совет продажен нерешителен и насквозь пролоббирован прихвостнями корпораций, стремящимися зарабатывать деньги на чем угодно. В КС самонадеянны и заносчивы, видят не дальше собственного носа и готовы бросать ядерные бомбы направо и налево при малейших признаках несогласия. Якудзы хитры, изобретательны и чертовски сильны. ВКС, якудза и корпорации периодически воюют между собой, и никто никогда не сможет одержать верх, а в основе всех конфликтов лежат все те же деньги. Деньги, деньги, деньги… Они даже это место превратили в источник доходов, и никто не может навести порядок. А обывателям на все плевать. Они будут пить пиво, ходить в парикмахерские за новомодными прическами и почесывать животы перед телевизорами, пока земля не начнет гореть у них под ногами. Только тогда они заметят, что что-то не так, и спросят, а кто же, собственно, виноват, но спрашивать будет уже не с кого.
Основная проблема в общении с подобными типами в том, что переубедить их невозможно, какие бы разумные доводы ты им ни приводил. Разговоры с ними — пустое сотрясение воздуха, но так как мне нечего делать, почему бы и не порастрясти атмосферу.
— Вы не любите обывателей, — сказал я. — Они, между прочим, представляют народ.
— А я не люблю народ, — с вызовом заявил отставной профессор. — Я слишком стар, и моя любовь небезгранична. Я люблю некоторых отдельных людей, могу полюбить практически любого конкретного человека, но я не могу любить народ в целом. Народ — это толпа, серая аморфная масса, и никто не может ее искренне любить. Такую любовь приписывают себе лишь политики и только во время своих предвыборных кампаний, сумасшедшие, после чего столь любимый ими народ упекает их в дурдом, и гении, совершающие открытия, кучу народа перебившие.
— Мне нравится человечество, — сказал я. — Конечно, не в полном составе, но большинство из нас — совсем неплохие парни.
— С такими иллюзиями просто жить легче, — отрезал Резенфорд. — Но каждый сам выбирает себе иллюзии, и я не считаю себя вправе их оспаривать.
— Кроме того, мне показалось, в реальном балансе сил вы упомянули не всех, — напомнил я. — Есть еще и Гвардия.
Мне было интересно, что он выскажет о нашей организации. Вряд ли что-то приятное.
— Гвардия. — Он поморщился и взмахнул рукой, едва не сбросив на пол остатки своей трапезы. — Я мало что о ней знаю, впрочем, как и все в Лиге, но то, что я знаю, мне не очень-то нравится. Во-первых, меня раздражает атмосфера секретности вокруг этой организации. Я понимаю, что таков удел спецслужб, но даже у КГБ в свое время не было таких тайн. Гвардия подчиняется Совету, который держит ее в ежовых рукавицах и не дает вздохнуть. ВКС плетут вокруг постоянные интриги, корпорации открыто на нее плюют… А знаете, какой самый чудовищный слух, что я о ней слышал? Говорят, что Гвардия заключила какое-то секретное соглашение с якудзой!
— Ну и что? Вы сами сказали, что японцы представляют реальную силу и с ними нельзя не считаться.
— Вот об этом я и говорю. Типичная обывательская позиция. Что такого? Да сам факт того, что федеральная структура, финансируемая на деньги честных налогоплательщиков, в том числе и на наши с вами деньги, заключает какие-то пакты с отбросами общества, позорен и унизителен. А эти самые отбросы в то же время бродят повсюду, изображая из себя хозяев жизни, щелкают своими кодаками и строят из себя добропорядочных граждан, тогда как сами граждане напуганы и безропотно платят им дань.