Хроники Эмбера I-II

Желязны Роджер Джозеф

— Спасаясь от погони? Кто за ним гнался? Что случилось?

— Какие-то странные существа с одного из отражений. Я не знаю, в чем там дело.

— Любопытно, — повторил Бенедикт, и я согласно кивнул.

Будучи узником, я часто вспоминал громил, ворвавшихся в дом Флоры. Мне было непонятно, зачем Рэндом убегал от них и почему обратился за помощью именно ко мне. С момента нашей встречи нам постоянно грозила какая-нибудь опасность. К тому же я был занят своими мыслями, а он не объяснил, с какой целью пришел на отражение Земля. Тогда это не показалось мне странным, а потом события развивались слишком стремительно — вплоть до того момента, как меня посадили в камеру. Бенедикт был прав. Любопытная история. И над ней стоило серьезно поразмыслить.

— Мне удалось обмануть Рэндома, — продолжал я. — Он поверил, что я хочу захватить трон, в то время как мне нужно было только одно: вернуть память. Мы отправились в Эмбер, но волею судеб очутились в Ребмэ. По пути я рассказал

Рэндому все без утайки, и он посоветовал мне пройти Лабиринт. Как только мне представилась эта возможность, я ею воспользовался, а оказавшись в центре Лабиринта и став прежним Корвином, немедленно переместился в Эмбер.

Бенедикт улыбнулся.

— Бедный Рэндом, — сказал он.

— Да, несладко ему пришлось. По приговору Муари, он должен был жениться на слепой девушке по имени Вайа и остаться в Ребмэ ровно на год. Рэндом согласился, и позже я узнал, что он сдержал слово. Кстати, Дейдра, которая спаслась бегством из Эмбера, тоже осталась в Ребмэ.

Я допил вино, и Бенедикт, увидев, что бутылка пуста, достал из сундука новую. Вино было лучше прежнего — должно быть, из личных запасов.

— Оказавшись во дворце, я пробрался в библиотеку и обзавелся колодой карт. Я добился того, чего хотел. Затем в комнату неожиданно вошел Эрик, а спустя несколько минут мы уже бились на шпагах. Я ранил его и наверняка убил бы, если б не подоспела стража. Я бежал, связался с Блейзом, и он переманил меня на свое отражение. Остальное ты наверняка знаешь от своего человека. Мы с Блейзом стали союзниками, объявили Эрику войну и проиграли сражение. Блейз упал с вершины Колвира, но я успел кинуть ему колоду карт, и он ее поймал. Насколько я понял, тело его не было обнаружено. Я не знаю погиб он или нет.

— И я не знаю, — сказал Бенедикт.

— Таким образом, я попал в плен, и меня заставили присутствовать на коронации Эрика. Я короновал себя раньше, чем этот ублюдок, — извини, я выругался без всякой задней мысли. Затем он приказал выжечь мне глаза и бросить в самое мрачное подземелье Эмбера.

— Да, — сказал Бенедикт. — Это я слышал. Как тебя ослепили?

— Раскалили железный прут и… — Я невольно вздрогнул и еле удержался, чтобы не закрыть глаза рукой. — Слава богу, я потерял сознание и ничего не помню.

— Но глазные яблоки были выжжены?

— Да.

— Сколько времени заняла регенерация?

— Прошло около четырех лет, прежде чем я начал видеть и только на днях зрение вернулось ко мне полностью. В общей сложности получается пять лет.

Он облегченно вздохнул и улыбнулся.

— Хорошо. Ты дал мне надежду. Многие из нас теряли части тела, но не столь значительные, как руки и глаза.

— Что правда, то правда, — согласился я. — Я давно потерял счет пальцам и ушным раковинам, которые регенерировали у членов нашей семьи. Думаю, что рука тоже отрастет, дай срок. Хорошо еще, что ты одинаково владеешь обеими руками.

Бенедикт улыбнулся. Он то улыбался, то мрачнел, прихлебывая вино маленькими глоточками, и явно не собирался разговаривать на интересующие меня темы.

Я тоже сделал глоток вина и задумался. Мне не хотелось рассказывать Бенедикту о Дворкине. Он был той козырной картой, которую я приберег на конец игры, — мало ли может случиться? Ни один из нас не знал возможностей этого человека. Он, конечно, был сумасшедшим, но от него можно было добиться чего угодно, — разумеется, не силой, а хитростью. Даже отец его боялся и посадил в тюрьму после того, как он сообщил, что нашел способ уничтожить Эмбер. Не знаю, было ли это болтовней шизофреника, но если Дворкин сказал правду, отец поступил с ним более чем великодушно. Лично я казнил бы его, не задумываясь. Но Оберон пришел к другому выводу. Дворкин явно говорил о врагах, которых он отпугивал или уничтожал, используя свою волшебную силу. Я помнил его с детских лет как мудрого, доброго старичка, обожавшего отца и всю нашу семью. Трудно, конечно, убить человека, если есть надежда на его исцеление. Поэтому отец и заточил Дворкина в подземелье, убежать из которого было невозможно. Тем не менее в один прекрасный день, когда ему стало скучно, он взял и вышел оттуда. Никто, ну просто никто не мог уйти из Эмбера на отражения по той простой причине, что Эмбер — реальный мир, который не может меняться, а Дворкин походя нарушил законы Вселенной и очутился в моей камере. Мне удалось обмануть его, и, сам того не зная, он помог мне бежать на Кабру. Я жил там, пока не окреп, а затем отправился путешествовать и волею судеб попал на Лорен. Я думаю, никто так и не понял, как мне удалось бежать. Все члены нашей семьи обладали особыми силами, но только Дворкину удалось их проанализировать и заставить действовать с помощью Лабиринта и Карт. Он часто пытался изложить нам свои теории, но все его рассуждения были настолько абстрактными, утомительными и наконец, просто скучными, что их почти никто не слушал. Все мы слишком практичны, черт побери! Бранд был единственным, кто интересовался лекциями Дворкина. И еще Фиона. Чуть было не забыл: Фиона слушала Дворкина очень внимательно. И конечно, отец. Оберон обладал огромными знаниями, но

был очень скрытен. Он уделял нам мало времени, и мы почти ничего о нем не знали. Думаю, отец разбирался во всем не хуже Дворкина, но задачи перед ними стояли разные. Дворкин был гениальным художником, создавшим Лабиринт и Карты. Кем был отец, оставалось тайной. Он не пытался с нами сблизиться, хотя его нельзя было назвать недобрым отцом. Когда Оберон вспоминал, что мы существуем, он делал нам прекрасные подарки. Но воспитание наше он доверил различным придворным, а сам не принимал в нем никакого участия. Мне кажется, отец просто терпел нас, считая неизбежными последствиями своей страсти. Честно говоря, меня всегда немного удивляла малочисленность нашей семьи. За полторы тысячи лет похотливый монарх обзавелся всего шестнадцатью отпрысками, трое из которых погибли. Правда, ни один из нас тоже не может похвастаться большим потомством. Как только мы немного подросли и научились путешествовать по отражениям, отец стал поощрять нас, предлагая выбрать место себе по вкусу и обосноваться там. Поэтому я и очутился в Авалоне, которого больше нет. Где родился Оберон, не знал никто. Я не встречал человека, помнящего те времена, когда Оберона не было на свете. Вам это кажется странным? На протяжении многих веков не интересоваться, откуда родом твой отец? Вы правы. Но король Эмбера был могуществен, немногословен и умен — качества, которыми все его дети обладали в той или иной степени. Он хотел, чтобы мы жили счастливо, не представляли угрозы его правлению. Я думаю, отец боялся, что мы узнаем о нем или о его прошлом какую-то тайну, которую он тщательно скрывал, и воспользуемся ею в своих целях. И я не верю, что Оберон представлял себе те времена, когда он не будет сидеть на троне… Иногда либо в шутку, либо чтобы подзадорить нас, отец говорил о своем отречении. Но я понимал, что разговоры эти рассчитаны только на одно: посмотреть, как мы на них отреагируем. Король Эмбера не мог не знать, в каком положении окажутся дела, если он исчезнет. Как ни обидно мне было в этом признаться, ни один из нас не был достоин занять его место. Конечно, в нашей несостоятельности можно было упрекнуть отца, но знакомство с Фрейдом научило меня многому, и я понимал, что во всем виноваты мы сами. К тому же сейчас смешно рассуждать, кто должен стать монархом. Если отец не отрекся от престола и был жив, каждый из нас может надеяться в лучшем случае на регентство. Мне бы, например, не хотелось короновать себя, а потом встретиться лицом к лицу с Обероном, вернувшимся в Эмбер. Я боялся отца и не стыдился в этом признаться. Только глупец не боится тех сил, которых не понимает. И тем не менее у меня было больше прав на трон, чем у Эрика (я не придавал значения титулу — какая разница, король или регент), и я был полон решимости осуществить свой замысел. И именно поэтому о Дворкине, который казался мне чуть ли не всемогущим, никто ничего не должен знать до тех пор, пока я не захочу прибегнуть к его услугам.

А если он действительно нашел способ уничтожить Эмбер? Ведь тогда исчезнут не только отражения, но и все сущее на планете.

Тем более я не имею права говорить, что Дворкин жив. Нельзя допустить, что в руки моих братьев и сестер попало такое грозное оружие.

Как я уже говорил, все члены нашей семьи очень практичны.

Я допил вино, вытащил трубку, прочистил ее и туго набил.

— Вот, собственно, и весь мой рассказ, — сказал я, приподнимаясь и прикуривая от лампы. — Когда зрение ко мне вернулось, я бежал из Эмбера. Некоторое время я жил на Лорене, где и встретился с Ганелоном. Затем пришел сюда.

— Для чего?

— Это место напоминает мне Авалон, который я знал.

Я намеренно вскользь упомянул о Ганелоне, надеясь, что теперь Бенедикт не станет меня о нем расспрашивать. Мне бы не хотелось говорить, что когда-то мы были знакомы, и я думаю, мой спутник тоже понял, что ему надлежит держать язык за зубами.

Как я и предполагал, Бенедикт не обратил на Ганелона ни малейшего внимания. Моего брата интересовало другое.

— Как тебе удалось бежать? — спросил он.

— Мне помогли выйти из камеры, — признался я. — А дальше… во дворце много потайных мест, о которых Эрик ничего не знает.

Я улыбнулся и запыхтел трубкой.

— Хорошо иметь друзей, — заметил он как бы в ответ на мою невысказанную мысль.

— Думаю, у каждого из нас найдутся друзья в Эмбере.

— Хочется верить, — коротко сказал он и, на секунду задумавшись, добавил: — Насколько мне известно, ты частично выдолбил двери в камере, нарисовал на стенах какие-то картинки и поджег постель. Верно?

— Да. Видимо, длительное заключение влияет на психику. Я и сам понимаю, что вел себя более чем странно.

— Я не завидую тебе, брат. Скажи, что ты собираешься делать?

— Честно говоря, еще не решил.

— Может, ты хочешь остаться здесь?

— Сам не знаю. Как обстоят дела в Авалоне?

— Здесь командую я. — Судя по его тону, это был не вызов, а констатация факта. — Думаю, мне удалось избавить Авалон от грозящей ему опасности. Если я прав, сейчас настанут спокойные времена. Цену я, конечно, заплатил высокую, — тут он невольно бросил взгляд на свою культю, — но игра стоила свеч.