Хроники любви

Краусс Николь

— Прости меня, — произнес я. — Расскажи мне, какие части тебе понравились. Как насчет главы, которая называется «Стеклянный Век»? Я хотел, чтобы ты смеялась.

Ее глаза округлились.

— И плакала тоже, — добавил я.

Теперь вид у нее был напуганный и удивленный.

И тут до меня дошло.

Это казалось невозможным.

И что?

А что, если то, что казалось мне возможным, на самом деле было невозможным, а то, что я посчитал невозможным, оказалось

возможно?

Например.

А что, если девочка рядом со мной существует?

А что, если ее назвали в честь моей Альмы?

А что, если моя книга вовсе не пропала во время наводнения?

А что, если…

Мимо прошел мужчина.

— Простите, — позвал я его.

— Да?

— Рядом со мной кто-нибудь сидит?

На лице его отразилась растерянность.

— Я не понимаю… — сказал он.

— Я тоже, — ответил я. — Вы не могли бы ответить на мой вопрос?

— Сидит ли кто-нибудь рядом с вами?

— Именно об этом я и спрашиваю.

И он ответил:

— Да.

Тогда я спросил:

— Это девочка лет пятнадцати-шестнадцати? Или, может, четырнадцати, просто она взросло выглядит?

Он рассмеялся и ответил:

— Да.

— «Да» в смысле не «нет»?

— Именно в этом смысле.

— Спасибо, — сказал я.

Он ушел.

Я повернулся к ней.

Это была правда. Она выглядела знакомой. И что? Присмотревшись, я увидел, что она не очень похожа на мою Альму. Она была намного выше, у нее были черные волосы и щель между передними зубами.

— Кто такой Бруно? — спросила она.

Я разглядывал ее лицо и пытался придумать ответ.

— Ну вот мы и вернулись к теме невидимок, — наконец произнес я.

К страху и удивлению на ее лице прибавилось замешательство.

— Но кто он?

— Это друг, которого у меня не было.

Она выжидающе смотрела на меня.

— Это мой самый любимый герой.

Она ничего не сказала. Я боялся, что она встанет и уйдет. Я не мог придумать, что еще сказать. И я сказал ей правду:

— Он умер.

Говорить это было больно. И что? Еще очень много надо было всего сказать.

— Он умер в июле 1941 года.

Я все ждал, что она встанет и уйдет. Но… Она сидела и смотрела на меня не мигая.

Я зашел уже очень далеко.

Я подумал: почему бы не пойти чуть дальше?

— Есть еще кое-что…

Она слушала меня. Было радостно видеть, что она ждет продолжения.

— У меня был сын, который не знал о моем существовании.

В небо взлетел голубь.

— Его звали Исаак.

_

И тут я поняла, что искала не того человека.

Я заглянула в глаза самого старого человека на Земле и увидела в них мальчика, который влюбился в десять лет.

— Вы были когда-нибудь влюблены в девочку по имени Альма? — спросила я.

Он молчал. Губы у него задрожали. Я подумала, что он не услышал, и спросила снова:

— Вы были влюблены в девочку по имени Альма Меремински?

Он протянул руку и два раза тихонько похлопал по моей. Я знала, что он пытается мне что-то сказать, но не знала что именно.

— Вы были влюблены в девочку по имени Альма Меремински, которая уехала в Америку? — спросила я.

Его глаза наполнились слезами. Он два раза похлопал по моей руке, потом еще два раза.

— Вашего сына, который, как вы считаете, не знал о вашем существовании, звали Исаак Мориц? — спросила я.

_

Я почувствовал, как сжалось мое сердце, и подумал: «Я так долго жил. Еще немного мне не повредит. Пожалуйста». Я хотел произнести ее имя вслух. Назвать ее — уже радость, потому что я знал — в каком-то смысле имя ей дала моя любовь. И что? Я не мог говорить. Я боялся, что не найду нужных слов. Она сказала:

— Вашего сына, который, как вы считаете, не знал…

Я два раза похлопал ее по руке. Потом еще два раза. Она коснулась моей руки. Я два раза ее похлопал. Она сжала мои пальцы. Я два раза ее похлопал. Она склонила голову мне на плечо. Я два раза ее похлопал. Она обхватила меня одной рукой. Я два раза ее похлопал. Она обняла меня обеими. Я перестал хлопать ее по руке.

— Альма, — сказал я.

— Да, — сказала она.

— Альма, — сказал я снова.

— Да, — сказала она.

— Альма, — сказал я.

Она дважды похлопала меня по руке.

Смерть Леопольда Гурского

Леопольд Гурский начал умирать 18 августа 1920 года.

Он умер, учась ходить.

Он умер, стоя у классной доски.

И еще однажды, неся тяжелый поднос.

Он умер, учась подписываться по-новому.

Открывая окно.

Моя в ванне свои гениталии.

Он умер в одиночестве, потому что ему было стыдно кому-то звонить.

Или он умер, думая об Альме.

Или когда решил о ней не думать.

На самом деле сказать о нем можно немного.

Он был великим писателем.

Он был влюблен.

И это была его жизнь.