Хроники Нового Средневековья
Шрифт:
Брат Бурга, белобрысый Эрик, моментально сориентировался, вскочил, вырвал из-под куцей рокеровской куртки автомат "Узи". Капитан справедливости ради дал ему передернуть затвор, в это время сгреб за патлы чернявого младшего брата, хоть Бурги были и единоутробными братьями, но явно от разных папаш, и трижды приложил младшего рожей об стол, вернее об то, что на нем еще оставалось от закуски. Эрик, наконец, справился с заклинившим затвором, оскалился и навел ствол в грудь Капитану. Ударом ноги Капитан подбил автомат вверх и разбил кувшин об лоб Эрика. Тот заверещал от боли и обдал кабак, как из брандспойта,
Пули, срикошетив от всех стен разом, зажужжали в прокуренном полумраке, как дикие пчелы, жаля всех подряд. Одна стальная оса тюкнула негра Дюка в широкий лоб, он рухнул грудью на аппаратуру, руки в судорогах заелозили по дискам, и из динамиков ударил самый угарный рэп, на какой был способен DJ Дюк. Жаль, что бедолаге не повезло, свою лебединую песню он так и не услышал.
Под дикие визги и адову дробь музыки загорланил весь кабак. В лихорадочных вспышках цветомузыки разом сверкнули десятки ножей.
За спиной у Капитана грохнуло, словно рванула корабельная пушка, это разбив стол о чью-то голову в дело включился Крис.
– Полу-у-у ндра!!!
– радостно заорал Капитан. Вырвал нож из вынырнувшей из темноты руки, метнул нож в один угол, а его обладателя в другой. Полу-ундра, сукины дети! Живем дальше!!! Кто на меня?!
Желающих пустить кровь Капитану оказалось на удивление много.
Дрались самозабвенно и яростно, как только умеют драться в портовых кабаках. Еще до приезда наряда королевской гвардии, окучившей всех дубинками и забросавшей кабак гранатами со слезоточивым газом, Капитана вырубился, сам не поняв от чего. Просто вдруг показалось что плывет по теплому морю, качающему на волнах отражения низких звезд, а над головой гудит белый парус с алым крестом...
... От дикого похмелья и побоев голову сковал стальной обруч. Капитан застонал и попытался открыть глаза. Открылся только один. Второй никах не хотел, как Капитан не старался. Но и одного, мутного, как запотевшее стекло, хватило, чтобы обозреть окрестности.
Карфаген после римлян, японская деревня после цунами, наверняка выглядели приличнее, но для "Якоря мне в задницу" ничего удивительного не наблюдалось. Утренний беспорядок, не более того.
На поле вчерашней битвы жизнь медленно входила в свои права. Худосочный официант вяло размазывал шваброй лужи подсохшей блевотины и крови. Хозяин кабака, тихо матерясь на идиш, бродил между разбитой в щепки мебели, и зло косился на кампанию, похмелявшуюся в углу. Вид у рассевшихся на корточках вокруг единственного уцелевшего табурета был, как у солдат, вырвавшихся из окружения. Но глаза уже горели радостным огнем хорошо похмелившихся мужиков. Они заметили очнувшегося Капитана и радостно залопотали, старший, разливавший из бутылки, ощерил беззубый рот и жестом пригласил присоединиться.
Капитан попытался встать, но в в голове взорвалась боль, словно насквозь, из виска в висок, прошла пуля. Он застонал и откинулся на что-то мягкое. Пришлось опять открывать единственный глаза.
Сверху на него смотрело тонкое фарфоровое лицо девушки. И кожа у нее была, как у фарфоровой куклы, белая и, наверняка, холодная на ощупь. Только глаза у куклы были глазами ребенка, похоронившего мать.
– Как тебя зовут?
– спросил Капитан, с трудом разлепив спекшиеся губы.
– Динь - дон - дон -динь - динь, - ответил колокольчик.
Холодная ладошка легла на взмокший лоб Капитана, и впервые за сорок дней ушла боль из сердца ушла боль.
– Живем дальше, Динь, - прошептал Капитан.
В распахнутую дверь была видна полоска моря. У самого горизонта, там, где вода становилась небом, белел парус с алым мальтийским крестом.
Грешник
Свеча в руке Настоятеля дрогнула, и адские тени пустились в дикий пляс. Августин хотел перекреститься, но руки были заняты тяжелыми сумками. В таких "челноки" привозят из дальних стран дешевый ширпотреб. Больше всего на свете Августин боялся Страшного суда, Настоятеля и оставаться на ночь одному в ларьке.
Августин слизнул соленую капельку пота, щекотавщую кончик носа, и решил, что ночного бдения в ларьке он боится больше, чем Настоятеля и Страшного суда вместе взятых.
Каждую ночь, когда по пустым улицам шастали только бродячие псы и проснувшиеся от холода алкаши, продавщица из соседнего ларька принимала начальника отделения милиции.
Августин вздрагивал от мерного стука пустых пивных ящиков, всхлипов продавщицы, перебиваемых истеричными голосами из милицейской рации. Праздник плоти продолжался не дольше двадцати минут. Потом в ларьке наступала тишина, только протяжно, как дервиш на базаре, выла дежурная волна в милицейской рации. Утолив любовный голод, Начальник по-хозяйски с оттяжкой хлопал дверью и уходил ловить воров и заблудившихся алкоголиков, прихватив банку немецкого пива. И наступало самое страшное.
Продавщица, здоровая хохлушка, год назад приехавшая на заработки да так и осевшая в столице, выходила из ларька, ненадолго скрывалась в темной подворотне, а потом прямиком шла на приступ Августина. Ее крепкому женскому телу, выращенном на галушках и варениках с вишней, еще не забывшему духоту и томление летних ночей, когда над всей Малороссией, задыхающейся в аромате яблоневых садов, висит полная луна, освещая путь нечисти и бурсакам, хотелось любви. Ей было мало судорожных милицейских объятий, она хотела любви горячей, как стакан горилки с перцем, и терпкой, как смертный грех.
Августин, как мог, отбивался от полных молочных рук, тянувшихся к нему из амбразуры окошка, из последних сил держал кованную дверь, сотрясаемую ударами крутых бедер хохлушки. Он представлял, как горят ее щеки, как мерно, словно два колокола, колышутся в такт ударам огромные теплые груди, как горят бесовским огнем карие глаза, и до крови раздирал пальцы о щеколду.
Сладострастная битва с грехом источила силы Августина. Он знал, что неизбежное должно случиться, страшился и желал этого одновременно.
Настоятель задул свечу и толкнул ногой дверь. Оба сразу же зажмурились от резкого дневного света.
– Хвала тебе, Господи, приперлись.
– Он опустился на теплые ступени и похлопал сухой ладошкой рядом с собой.
– Садись, Августин, перекурим. Потом загрузишься.
Августин покорно сел, расставив сумки по бокам. Солнце приятно грело лицо.
– Заменить тебя некем, ты пойми.
– Настоятель чиркнул зажигалкой "Зиппо". Августину сигареты не предложил, знал, тот не курит принципиально.