Хроники Расколотого королевства
Шрифт:
«Но ведь они все умерли, — подумала Мошка в отчаянии, — их больше не осталось, это все знают…»
Распахнутыми глазами она смотрела на смазанные строчки, змеями вьющиеся на юбке и панталонах.
«…мечом и огнем… и даже их детей… погромы и чистки…»
И снова то страшное слово, что было на тыльной стороне ладони: «Птицеловы».
Солнце светило по-прежнему, легкий ветерок качал камыши, в воздухе пахло шиповником, но во рту у Мошки появился металлический привкус, а крики птиц вонзались в уши, точно иглы.
«Птицеловы…»
«Что
Мошка понимала, что действительность гораздо прозаичнее и вместе с тем ужаснее. Армия Птицеловов, для которой печатались эти молитвы, состояла не из призраков, а из живых людей, из жителей Манделиона, которые годами ждали момента, чтобы нанести смертельный удар, как тот церковный сторож из рассказа Кольраби. Птицеловы не были изведены под корень. Они притаились, залегли на дно.
Теперь они готовы действовать. Они спланировали атаку, и если им не помешать, деревья будут скрипеть под тяжестью мертвых тел. Самые чудовищные страхи из ночных кошмаров вот-вот выплеснутся наружу, как стая летучих мышей из пещеры, и окутают мир вечной тьмой.
Мошка взглянула на черное сердце на своем переднике. Ей показалось, оно пульсирует, наливается темной силой. Это было Сердце Явления, заключавшее в себе идею Птицеловов о чистоте и безжалостных чистках. Но опасность была глубже и шире. Чем дольше Мошка смотрела на черное сердце, тем яснее чувствовала новую беду.
«Ф» ЗНАЧИТ «ФУРОР»
Семь часов спустя на обочине главной улицы Манделиона, под старой городской стеной, полушепотом переговаривались две молоденькие девушки. Из-под чепца той, что повыше, выбивались непослушные рыжие завитки; она обхватила себя руками, будто пытаясь согреться. Другая девушка была черноволосой, волосы ее слиплись и были присыпаны тускло-розовой пудрой, а одета она была в заплатанное старомодное платье оливкового цвета. За спиной у нее висела красная шляпная коробка, а башмаки ее были в грязи. Сторонний наблюдатель наверняка решил бы, что дочери торговцев улучили случай обменяться сплетнями. Вряд ли кто поверил бы, что они обсуждают богов, гильдии и судьбу народа.
— Я все еще не разговариваю с тобой, не забывай, — повторила Пирожок раз, наверное, в шестой.
При этом смотрела она на кованые ворота Медвяных садов, перед которыми, как обычно, толпился народ.
— Напомни еще раз, — сказала Пирожок, — как она выглядит?
— Пышка с румяными щеками и вздернутым носом, — ответила Мошка. — Шаг порывистый.
— Никогда не занималась такими делами, — нервно пробормотала Пирожок.
— Ты просто набросишь ей на голову передник и будешь держать. Говорить буду я. — Мошка схватила Пирожка за руку. — Вон она! Смотри! Идем!
Девушка с лавандовой корзинкой остановилась в воротах, чтобы оправить оборки на пышной юбке. Она улыбнулась привратникам, бросавшим на нее подобострастные взгляды, вышла на улицу и стала высматривать брешь в людском потоке. Она совсем не ожидала нападения.
Когда передник оказался у нее на голове, у бедняжки перехватило дух, и она лишь слабо попискивала, пока ее волокли куда-то, взяв под руки. Ощутив спиной каменную стену, она уже была готова проститься с жизнью, но вместо этого услышала сердитый девичий голос:
— Ты не должна была продавать это платье!
— Что? — вырвалось у несчастной. — Что такое? Вы… кто такие?
Вместо ответа ей досталось несколько тычков в бока.
— Леди Тамаринд, — прошипел тот же сердитый голос, — отдала тебе свое белоснежное платье, в кружевах и жемчугах, с черным сердечком на рукаве. Ты должна была его сжечь, так ведь? Но ты не сожгла. Ты продала его. То есть попросту украла. Знаешь, что бывает с такими воровками? Сейчас как раз идут судебные заседания…
Припертая к стене бедняжка, все еще с передником на голове, стала бормотать слова оправдания:
— Ее светлость не приказывала сжечь то платье. Она сказала, я могу его продать. Только сперва срезать манжеты. Но… они были такими красивыми, с настоящим мейдермильским кружевом, что я подумала, она сказала это не всерьез. А леди, которой я продала это платье, заметила, что сердечко очень милое. Как будто… как поэты говорят — «я ношу твое сердце на рукаве». Так что я его не крала, нет, не крала…
— Ну ладно, — сказала Мошка и ткнула девушку под ребра еще раз. — Только чтобы помалкивала об этом, ясно? Тогда я тебя не выдам.
Девушка услышала, как убегают две пары ног, и дрожащими руками сняла с головы передник.
— Обязательно было так делать? — спросила Пирожок, когда они сбавили шаг и смешались с толпой.
Мошка пожала плечами:
— Мне с ней некогда было любезничать. Времени у нас в обрез.
— Это правда, — согласилась Пирожок. — Выходит, все так, как ты думала?
— Да.
Они остановились. Мошка, опершись о стену и сложив руки, посмотрела на Восточный шпиль.
— Леди Тамаринд заварила настоящую кашу с этим печатным станком, — сказала она. — Теперь все настроены друг против друга: герцог против радикалов, Книжники против Ключников. А на самом деле это все она…
— Так… ты думаешь, то сердечко на платье напечатано на станке?
— Да. Ей мало было заварить кашу. Она захотела сама увидеть, как работает станок.
— Но зачем? — спросила Пирожок недоумевая.
— Жажда власти, — сказала Мошка с убежденностью, поразившей ее саму. — Станок стоит себе в трюме, скалится на тебя как страшный зверь из клетки, словно говорит, что может перевернуть вверх дном весь город, свести с ума герцога, разжечь бунты, устроить гражданскую войну. А власть… она притягивает как магнит. Тебе хочется быть к ней как можно ближе, касаться ее, дышать ею, слиться с нею.