Хроники Рыжей (Трилогия)
Шрифт:
Дети хохотали до икотки. Опершись на рукоятку своего неразлучного топора, басовито хрюкал дюжий канагериец, кулаком утирая слезящиеся от смеха глаза. Оскорбленный в лучших чувствах Марвин, особенно обидевшийся на мои выпады в адрес его снадобий, побелел от гнева, но тем не менее выражался безупречно тактично:
– О, наша мудрая повелительница, – определение «мудрая» в его исполнении прозвучало донельзя язвительно, – а не пойти ли вам куда подальше… например, на мечах поупражняться? А то ведь вы вразумляющих слов не понимаете, будто родом из какой–то иноязычной страны происходите…
– Ты хотел сказать – из наглоязычной? – усмехнулась я. – Дети, а ну – кто со мной в мяч играть хочет? – И я увела с собой всю компанию, к которой пару минут спустя присоединился и сам некромант, никогда не страдавший злопамятностью.
Мы
А сейчас я сидела на полу в оружейной зале, листала пожелтевшие от старости страницы Хроник Бальдура и попутно подробно анализировала прошлое, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. Прошлое – как тесно переплетается оно с настоящим, как сильно влияет на будущее! Кажется, я поняла это только сейчас, беспристрастно оценив деяния дней ушедших и вспомнив все. Я нашла допущенную мною ошибку, ставшую для нас роковой. Именно она, а отнюдь не волшба Саймонариэля, во всем мне сознавшегося, воспрепятствовала возвращению Астора, так и не сумевшего прорваться в мир живых. И эта ошибка лежала целиком на моей совести. Любовь не терпит эгоизма. Любовь невозможно использовать в каких–либо корыстных целях, преследуя личную выгоду. Любовь все равно почувствует присутствующую в нас фальшь и не простит низменного обмана. Я любила Астора не ради него самого, а лишь ради себя, предвкушая, какое неземное счастье доставит он мне своим возвращением, и ничуть не заботясь о том, какое счастье я способна подарить ему взамен. Пророк Логрин оказался прав – нужно творить добро не ради личной выгоды, а ради самого добра. Счастье пугливо и хрупко, его невозможно вымолить или украсть, его можно лишь создать, причем только своими руками и делами. Я оказалась недостойной возвращения Астора, но заслуживала ли я его теперь, изменившись сама и изменив окружающий меня мир? Возможно, любовь и правда не поддается реанимации, но почему же тогда день за днем я взываю к ней снова и снова, призывая воротиться в мое сердце уже не ради меня самой, а хотя бы ради него – мужчины, скитающегося в пустоте небытия? И ведь сейчас я готова заплатить любую цену за то, чтобы душа Астора все–таки обрела свое заслуженное счастье, пусть даже за счет моей разбитой жизни…
Я уже почти забыла, как может звучать новая песня, но сегодня она родилась сама, вобрав в себя всю боль моей истощенной страданием души:
Я знаю, смерть – необратима,
Так отчего пытаюсь вновь
Не проходя спокойно мимо,
Реанимировать любовь?
Любовь по краю смерти бродит,
Но, не страшась беды оков,
Цепочкой за собою водит
Слепых, беспечных дураков.
Вот, плотно к линии обрыва
Расставив обреченных в ряд,
Любовь речет слова призыва…
Слепцы ее благодарят…
И каждый, кто решился с кручи
Шагнуть, поверив в страсти нить,
На миг короткий мрака тучи
Сумел собою осветить.
Сгораем искрами в полете,
Сверкаем ярко – как смогли, —
Ведь нынче, право, не в почете
Те, кто сумел достичь земли.
А тот один, кто тверди грешной
Коснулся – и остался жить,
Ужасной гибелью неспешной
За это должен заплатить.
Душевным болен он терзаньем,
В нем заживо свернется кровь,
Но он, глупец, горит желаньем
Реанимировать любовь…
Мое прошлое стало воистину бесценным даром, принесшим мне десятки полезных уроков. Я много узнала и много испытала, я выполнила данные обещания и изведала множество тайн нашего мира, но при этом я все равно не смогла постичь главного – почему на кожаной обложке книги до сих пор не появилось название, когда–то обещанное мне Единорогом в Храме света? Значило ли это, что мой путь еще не закончен? И почему в Хрониках остался еще один чистый лист – единственный, самый последний… Последняя веха на длинном жизненном пути…
Я смотрела на этот пустой лист, и желание заполнить его становилось невыносимым. Я должна увековечить на нем нечто заповедное и недоступное – то, без чего моя жизнь стала пустой и бессмысленной… Я сняла со стены маленький кинжал и провела по своей ладони его острым кончиком. Несколько капель алой крови вытекли из свежего пореза и упали на чистый лист, складываясь в буквы, образовавшие самое дорогое для меня имя. Имя того, кто так и остался тем нереальным, горьким, краденым счастьем, коего я не смогла обрести, невзирая на все мои победы и поражения. Наивысшим счастьем, по–прежнему недостижимым для меня даже в этот самый миг…
Астор.
Я еще немного полюбовалась затейливо выписанными буквами и решительно захлопнула книгу, строго–настрого запретив себе когда–нибудь впредь ворошить страницы прошлого, понапрасну беспокоя спящих в нем призраков… Я недоверчиво разглядывала обтянутую кожей обложку Хроник, потому что на ней вдруг проступила, появившись откуда–то из пустоты, золотая надпись, выдавленная крупно и уверенно: «Хроники Рыжей». То самое название, некогда придуманное Единорогом… Так неужели все требуемое – свершилось и мой путь подошел к концу?
Я убрала книгу обратно в футляр и радостно вдохнула полной грудью, ощущая появившийся в воздухе новый, сладостный привкус. Наверно, именно так пахнут счастье, свобода и любовь, обретенные ценой нелегких потерь и испытаний. И что–то нежное, незаметно пробудившееся в глубине моей обновленной души, а прямо в сию минуту – распускающееся лепестками полностью созревшего бутона, уверенно подсказывало: семь лет сплошного невезения, напророченные мне разбитыми зеркалами, истекли…
Все в нашем мире, да и в моей жизни тоже, наконец–то вырвалось из плена забвения и неудач, возвращаясь на круги своя!
Ну или почти все…
Эпилог
Это случилось в канун зимнего праздника Йоль [79] , приходящегося на ночь с двадцать первого на двадцать второе декабря. В моей библиотеке хранился некий старинный манускрипт, подробно описывающий религиозные верования древних кельтов. Раса ведунов и воинов, некогда проживавшая на нашей планете, наделяла ночь перед Йолем огромными мистическими свойствами, приписывая ей возможность творить чудеса и выполнять любые, даже самые невероятные желания. Ведь недаром она всегда выдается самой длинной и темной в году, на несколько кратких часов выводя мир из–под власти богов и отдавая его тем, кто сумеет обуздать страшные силы природы, заставив их служить на благо людям – или же во зло им. Ночь таинств и темного, первозданного колдовства плоти, торжествующего над разумом и логикой. Ночь свершений…
79
Й о л ь – праздник зимнего равноденствия (аналог Нового года).
Подогнув под себя ноги, я уселась на пушистый ковер перед ярко пылающим камином и с ужасом уставилась на гигантскую груду подарков, почти подпирающую потолок нашей парадной гостиной. Механические часы со стрелками, пружинным движком и гирьками – новое изобретение неугомонного Марвина, – заменившие привычную клепсидру, показывали ровно десять часов вечера. Ох уж этот экспериментатор–некромант, с его не знающими предела выдумками! Он обещал приятно удивить детей, показав им завтра волшебный ящик с самодвижущимися картинками… То–то детвора порадуется! Вспомнив о малышах, я тяжко, с надрывом вздохнула и нерешительно протянула руку к первому листу яркой оберточной бумаги. Итак, в моем распоряжении имеется целая ночь для того, чтобы успеть упаковать все подарки, надписать на них имена будущих владельцев и разложить аккуратной горкой. И лучше мне на задерживаться, потому что, едва продрав глазенки, все гостящие и проживающие в замке дети (включая девятимесячного, с грехом пополам научившегося ходить Артура) немедленно выскочат из своих спаленок и галопом ломанутся вниз по лестнице, торопясь добраться до вожделенных гостинцев. Так что держись, правительница Края Роз… Я испустила мученический стон, высоко закатала обшитые мехом рукава своего атласного домашнего пеньюара и героически вклинилась в груду кукол, плюшевых собачек, деревянных лошадок, серебряных сабелек и прочих забавных вещичек, столь милых наивным детским сердцам. Хотя подарков для взрослых здесь тоже хватало, потому что многочисленные гости обоего полу и всех возрастов буквально наводнили мой дом, грозя разнести его в щепки от безудержного предпраздничного веселья.