Хрущев

Таубман Уильям

Хрущевский ультиматум положил начало долгому противостоянию, не закончившемуся и ко времени Карибского кризиса, разразившегося четыре года спустя. В первом приближении тактика Хрущева была оправдана: он наконец получил приглашение в США, которое перед этим все откладывалось, и согласие западных держав на проведение в мае 1960 года саммита по Берлину. Однако стратегически Хрущев совершил ошибку. Те уступки по Германии, которых он требовал, для Запада были попросту невозможны. Одностороннее подписание мирного договора угрожало и Западу, и Востоку. А попытка силой заставить Запад подчиниться вступала в противоречие с его собственным стремлением к снижению международной напряженности ⁵.

Позже, в разговоре с американским сенатором Губертом Хэмфри, Хрущев признавался,

что «несколько месяцев раздумывал над проблемой Берлина». Возможно, поэтому он не видел необходимости с кем-либо консультироваться. По словам Микояна, Хрущев вообще не обсуждал с коллегами свое заявление от 10 ноября, хотя это и было «грубейшим нарушением партийной дисциплины». Далее Микоян рассказывает, что он возразил и попросил Громыко представить соображения Министерства иностранных дел, в ответ на что Громыко пробормотал что-то невнятное. По утверждению одного из его помощников, Громыко «боялся Хрущева до неприличия», даже несмотря на то, что выслушивал его «разносы» в основном по телефону. Кроме того, Громыко прекрасно понимал, что его советов здесь не ждут. Немного ранее он представил Хрущеву докладную записку по Берлину. Министр уже поправил очки и начал читать меморандум, когда Хрущев не слишком вежливо его прервал: «Погоди, ты вот послушай, что я скажу — стенографистка запишет. Если совпадет с тем, что у тебя там написано — хорошо, а если нет — выбрось свою записку в корзинку». И, продолжает помощник Громыко Андрей Александров-Агентов, Хрущев «начал диктовать (как всегда, сумбурно и неряшливо, но достаточно ясно по смыслу) свою идею насчет провозглашения Западного Берлина „вольным демилитаризованным городом“» ⁶.

По словам Олега Трояновского, незадолго до того ставшего помощником Хрущева по вопросам внешней политики, записка от 27 ноября была с небольшими поправками одобрена Президиумом — возможно, лишь потому, что его члены уже не осмеливались противоречить Хрущеву. Сам Трояновский высказал некоторые сомнения, опасаясь «получить от ворот поворот», — однако Хрущев внимательно выслушал, а затем процитировал призыв Ленина 1917 года (в свою очередь, заимствованный у Наполеона) «ввязаться в бой, а там будет видно» ⁷. Сергея Хрущева также одолевали сомнения: что будет, если американцы не захотят подчиниться? «Отец высмеял мои страхи и сказал, что из-за Берлина никто войну начинать не станет». Но что если шестимесячный срок ультиматума истечет, а Запад так и не выполнит требования СССР? «На это отец прямого ответа не дал. Сказал, что будет действовать по обстоятельствам, в зависимости от реакции партнеров. Он надеется, что хорошенько их напугает и они согласятся на переговоры». А если переговорами мы ничего не добьемся? — спросил Сергей. «Тогда попробуем что-нибудь еще, — с ноткой раздражения в голосе ответил отец. — Какой-нибудь выход обязательно найдется» ⁸.

К 1958 году прошло пять лет с начала «разрядки». Хрущев открыл свою страну для западной культуры, несмотря на тот идеологический риск, которому подвергался режим; он отказался от сталинской концепции неизбежности новой мировой войны, сократил Вооруженные силы, вывел советские войска из Австрии и Финляндии, способствовал реформам в Восточной Европе.

Что же он получил взамен? Согласно Льюэллину Томпсону (который, несомненно, выражал не только точку зрения Хрущева, но отчасти и свою) — ничего. «Мы отвергаем его мирные предложения, — телеграфировал Томпсон в Вашингтон в мае 1959 года, — или обставляем свое согласие такими условиями, на которые он как коммунист пойти не может. Мы вооружаем Германию и усиливаем военные базы, окружающие территорию СССР. Наши предложения по решению германской проблемы, на его взгляд, ведут к разрушению восточного блока и угрожают прочности режима в самом СССР. Он предлагал сохранить в Европе статус-кво — это предложение мы тоже отклонили. Теперь он намерен решить проблему сам, не дожидаясь нашего согласия» ⁹.

После паузы 1956 года, вызванной Венгерским и Суэцким кризисами, Хрущев продолжил обхаживать Запад. Булганин засыпал США письменными предложениями; в июне Даллес заметил, что, похоже, «русские наняли бюро рассылки». «Как лучший в мире эксперт по переговорам с русскими, — добавил он в декабре, — могу засвидетельствовать, что полагаться на Советы нельзя: они не выполняют своих обещаний» ¹⁰. Западные державы действовали согласно его рекомендациям, так что ни переговоры по разоружению в Лондоне, ни обмен мнениями по поводу Германии не указывали путь выхода из тупика.

Несмотря на столь мрачную ситуацию или, точнее, именно вследствие ее, с мая по декабрь 1957 года Хрущев дал западным журналистам не меньше восьми интервью, в которых обычное бахвальство ракетами чередовалось с предложениями переговоров. «Между нашими странами нет таких проблем, которые нельзя было бы решить», — говорил он 13 мая редактору «Нью-Йорк таймс» Тернеру Кэтледжу. Но, если полагаться на Даллеса и Громыко, «они и за сто лет ни о чем не договорятся». Когда его спросили, не хочет ли он посетить США, Хрущев с важностью ответил: «Как турист я поехать не могу, а как государственный деятель — сейчас не вижу смысла»; однако встреча с Эйзенхауэром, безусловно, была бы очень полезна, поскольку «я глубоко уважаю президента Эйзенхауэра и уже беседовал с ним лично» ¹¹. К ноябрю Хрущев заговорил решительнее: если его мирные предложения отвергаются, заявил он корреспонденту Юнайтед Пресс Генри Шапиро, «тем хуже для мира» ¹².

Интерес Хрущева к США особенно ярко проявился на роскошном кремлевском приеме в канун Нового, 1958 года, где присутствовала почти тысяча человек. Ужин начался около одиннадцати вечера и длился до семи утра. В отличие от прошлого Нового года, на котором Хрущев произнес столь враждебную речь, что послы западных держав принуждены были покинуть зал, на этом празднике царила радостная и дружелюбная атмосфера. В первый раз за много лет Хрущев предложил вспомнить войну и поднял тост «за союзников», особенно отметил помощь Соединенных Штатов, а закончил восхвалением Эйзенхауэра — единственного из западных политиков, которого он называл по имени. «О странах соцлагеря Хрущев и не вспомнил», — замечает югославский посол Мичунович.

Посол США Томпсон и его жена Джейн сидели за одним из боковых столов, лучами расходившихся от стола Президиума. Томпсон предупредил жену, что, если Хрущев снова начнет «выступать», она должна будет встать и выйти из зала вместе с ним. Миссис Томпсон плохо понимала по-русски и не уловила смысл речи Хрущева; поэтому, когда муж поднялся, она, нахмурившись и поджав губы, вскочила вместе с ним и приготовилась двинуться к выходу. Каково же было ее удивление, когда посол, широко улыбаясь, подошел к столу Хрущева и чокнулся с ним и со всем кремлевским руководством! ¹³

Три недели спустя Юрий Гвоздев, советский разведчик, работавший под прикрытием в советском посольстве в Вашингтоне, спросил одного американца, имевшего связи в правительстве: как тот считает, возможно ли организовать неофициальный визит Хрущева в Вашингтон для разговора с Эйзенхауэром? Согласится ли на это правительство?

— Вы хотите сказать — совершенно неформальный визит, без переговоров, без вопросов, вынесенных на обсуждение? — уточнил американец.

— Именно, — ответил Гвоздев. — Мистер Черчилль и главы многих других государств приезжали сюда, чтобы пообщаться с президентом неофициально… На такой же основе хотел бы приехать и Хрущев.

— А вы откуда это знаете? — поинтересовался американец.

— Знаю! — уверенно ответил тот. — Могу вам сообщить, что наше правительство ищет способ получить такое приглашение. Для Хрущева это очень важно ¹⁴.

В первой половине 1958 года Хрущев начал проявлять нетерпение. В тот самый день, когда прощупывал почву разведчик Гвоздев, Хрущев в Минске произнес в адрес США пламенную обличительную речь. К тому времени Булганин написал Эйзенхауэру еще два письма с предложением саммита (а также запрета на испытания ядерного оружия, на ядерные бомбы для ФРГ и предложением серии культурных обменов). Даллес охарактеризовал эти предложения как «колыбельную мистера Хрущева», и Эйзенхауэр ответил, что предпочитает общаться по регулярным дипломатическим каналам ¹⁵.