Хрущев

Таубман Уильям

В 1918 году, бежав из Юзовки в Калиновку, Хрущев взял с собой жену и двоих детей, а позднее, вступив в Красную Армию, оставил их на попечении своих родителей. Впервые разлучившись с отцом, матерью и сестрами, Ефросинья оказалась под началом суровой свекрови. Ужасы войны ее миновали, однако, несомненно, ее снедала тревога за мужа. По иронии судьбы, жертвой разрухи стала она сама: Ефросинья умерла от тифа ³⁰.

«Ее смерть стала для меня большим горем», — лаконично, но значительно говорит в своих мемуарах Хрущев. Старожилы Калиновки рассказывают, что он приехал в деревню на другой день после ее кончины. Его родители хотели отпеть Ефросинью в деревенской церкви, а затем похоронить на местном кладбище. Но Хрущев распорядился не вносить гроб в церковь, боковая дверь которой выходила на кладбище,

а перенести на руках через кладбищенскую ограду. Уже после его смерти Нина Петровна Хрущева объяснила детям, что таким образом он хотел соблюсти свои атеистические принципы. «Вот так же он действовал всю жизнь, — заметила Нина Петровна, — необычно, неожиданно, не так, как все. В то время все односельчане его проклинали. Да и теперь еще качают головами, когда вспоминают об этом» ³¹. О том, как отреагировали на эту выходку родители Хрущева, мы не знаем; но, должно быть, их реакция была не менее сильной.

Юзовка, куда вернулся Хрущев в 1922 году, лежала в руинах. Добыча угля прекратилась. Все, необходимое для работы — от жилья и питания для шахтеров до поставок топлива и динамита, — нужно было организовывать заново. Владельцы шахт, инженеры и технический персонал бежали; резко сократилась и численность шахтеров. К прочим несчастьям добавилась гиперинфляция: в феврале 1922 года мешок муки стоил четыре миллиона рублей, а фунт мяса сомнительного происхождения — тридцать семь тысяч ³².

Конец Гражданской войны ознаменовался эпидемиями. Тиф и холера косили людей. Неурожай привел к нехватке хлеба, и общее число жертв голода по стране в 1921–1922 годах превысило число жертв Первой мировой и Гражданской войн ³³. Весной 1922 года в Юзовке голодали приблизительно 38 % населения. По всему Донбассу страдали от голода не менее четырехсот тысяч детей ³⁴. Отец Невё, католический священник, живший в это время в Макеевке, видел сцены, «напоминавшие об осаде Иерусалима, описанной у Иосифа Флавия. Матери убивали своих детей, а затем кончали с собой, чтобы положить конец страданиям. Повсюду мы видели бледных, изможденных людей с раздутыми от голода животами; еле передвигаясь, они вынуждены были убивать и поедать собак, кошек и лошадей» ³⁵.

Одна старуха в Шахтах торговала солониной. Когда ее дом обыскали, то нашли «две бочки с детьми, разделанными и засоленными, и скальпированные детские головы». Разъяренная толпа растерзала старуху и ее мужа ³⁶.

В 1921 году, по настоянию Ленина, большевики ввели нэп — новую экономическую политику, которая заменила насильственное изъятие зерна продналогом и позволила крестьянам открыто продавать излишки на рынках. Нэп облегчил жизнь в стране в целом, однако его действие далеко не сразу ощутилось в Донбассе; шахты его опустели, поскольку тысячи людей, спасаясь от голода, разбрелись кто куда, и потому продовольствие поступало сюда далеко не в первую очередь. Москва отправила в Донбасс 150 руководителей, мобилизовала на работу в шахтах всех местных мужчин в возрасте от 18 до 46 лет (для шахтеров верхняя планка поднималась до 50), а также призвала на помощь донецким шахтерам добровольцев со всех концов страны ³⁷. Однако в самой Юзовке большевики были по-прежнему немногочисленны и крайне непопулярны ³⁸.

Несмотря на свою слабость — а может быть, именно вследствие ее, — донецкие большевики не знали жалости к «классовым врагам». Так называемые «революционные трибуналы» направо и налево выносили безжалостные приговоры «контрреволюционерам». Донбасских шахтеров, в которых большевики видели людей «психологически запутавшихся», «с изначально невысоким, а теперь совершенно подавленным пролетарским сознанием», партия принуждала к работе самыми суровыми методами ³⁹. Результатом стали волнения и забастовки, продолжавшиеся на протяжении двадцатых годов ⁴⁰.

Вполне естественно, что при таких условиях в рядах большевиков появились разногласия. В мае 1922 года Ленин перенес первый инсульт; после этого, если не считать нескольких месяцев, до самой своей смерти 21 января 1924 года он был полным инвалидом. В партии начался раскол между Сталиным, Зиновьевым и Каменевым, с одной стороны, и Троцким — с другой. Сталин и его союзники настаивали на продолжении нэпа, Троцкий же указывал на то, что эта политика противоречит идеям социализма — индустриализации и приоритету пролетариата над крестьянством. Кроме того, Троцкий поднял вопрос «внутрипартийной демократии», указывая, что сталинская фракция навязывает партии свою волю. В октябре 1923 года Политбюро приняло резолюцию, подписанную сорока шестью высокопоставленными большевиками, в которой критиковались «неадекватность партийного лидерства» и «совершенно нетерпимый» режим, установившийся в партии ⁴¹.

Два года спустя Сталин одержал над Троцким политическую победу, а еще через два года, в 1927 году, отправил его в изгнание. Однако в начале двадцатых Троцкий и другие «инакомыслящие» пользовались в Донбассе необычайной популярностью. Хотя ЦК осудил «Декларацию сорока шести» и Юзовский горком одобрил решение Кремля, двенадцать (из семидесяти девяти) членов Юзовского горкома — больше, чем где-либо еще в Донбассе — выступили в поддержку резолюции ⁴².

Такова была ситуация в городе в 1922 году, когда сюда вернулся Хрущев. Работа на Рутченковской шахте продолжалась лишь несколько месяцев; однако именно здесь он усвоил тот открытый и энергичный стиль руководства, который позже стал его «визитной карточкой». Работая без чертежей (они исчезли вместе с владельцами шахт), он со своими помощниками «разобрал доменные печи на части, чтобы понять, что требуется для производства угля и как сделать, чтобы эти машины снова заработали. Инженеров, чтобы обслуживать машины, у нас не было. Из тех, что остались в Донбассе, многие были против нас» ⁴³. Хрущев сам надевал шахтерскую одежду и спускался под землю, чтобы проверить состояние машин. Не зная отдыха, встречался он с другими руководителями, партийными и профсоюзными лидерами, инспектировал шахтерские бараки, реквизировал жизненно необходимое продовольствие ⁴⁴.

В отличие от других большевиков, презиравших шахтеров как людей с «низким классовым самосознанием», Хрущев испытывал к своим бывшим товарищам по работе искреннюю симпатию. «Ну вот, мы свергли монархию, прогнали буржуазию, завоевали себе свободу — но люди живут хуже, чем прежде. И, конечно, многие спрашивали: „Что же это за свобода такая? Вы обещали рай, но, похоже, раньше смерти рая нам не видать. А хотелось хоть ощутить его при жизни. Мы ведь ничего особенного не требуем — просто дайте нам угол, где жить“» ⁴⁵.

Шахтеры «со мной разговаривали смело, — вспоминал Хрущев, — потому что знали меня как облупленного: до революции я работал с ними бок о бок». Однако и Хрущев с ними не церемонился. «Ну-ка покажи руки! — кричал он на тех, в ком заподозрил „враждебных элементов“. — У тебя не шахтерские руки! У тебя руки лавочника!» ⁴⁶

Работа Хрущева на Рутченковской шахте была так успешна, что скоро ему предложили возглавить руководство соседней Пастуховской шахтой. Однако вместо этого он подал заявление на рабфак в новом учебном заведении, впоследствии Донецком шахтерском техникуме. Когда партийное начальство в Юзовке этому воспротивилось, Хрущев обратился к руководителю донбасской угледобывающей промышленности, учившемуся там же: «Вы — человек ученый, с высшим образованием, однако подали заявление в шахтерский институт. А меня туда не пускаете. По-моему, неправильно это. Почему вы меня не отпускаете? У меня за плечами всего-то четыре года в школе… а вы не хотите, чтобы я учился дальше» ⁴⁷.

Такая тяга к образованию не была чем-то уникальным. Большевики рассматривали себя как авангард не только в политике, но и в культуре, и от членов партии требовалось не только «продуктивно работать», но и «культурно отдыхать», то есть как минимум — опрятно одеваться и уметь вести себя за столом, как максимум — читать русскую классику и ходить на балет ⁴⁸. Почему же начальство Хрущева не позволяло ему учиться? Неужели он был таким хорошим администратором, что его не хотели отпускать? Или партийные боссы понимали, что год или два на рабфаке не добавят ему ни образования, ни культуры? Так или иначе, в конце концов они сдались и Хрущев поступил на рабфак.