Хрустальный горизонт
Шрифт:
Я не спешу ставить палатку. Я очень устал и рад тому, что наконец-то принял решение остановиться на ночлег. Уже само сознание того, что больше никуда не нужно идти, восстанавливает силы. Разве меня гонит вперед что-то извне, а не я сам, говорил я себе. Я опять владею собой, возвращается четкость мышления. Снова приобретаю способность воспринимать мир, а не просто бессмысленно смотреть вокруг. Наслаждаюсь великолепным видом на ледник, на снега. Далеко внизу темная масса Северной вершины, своей формой напоминающая человеческую голову. За ней расплываются мягкие волнистые линии горных цепей, а дальше – тибетское плоскогорье, люди.
Я долго ищу на западе среди моря вершин покрытую льдом пирамиду Пумори, вершину более 7000 метров. Она отсюда смотрится небольшим белым бугром на краю Ронгбукского ледника.
Начинаю распаковывать
По-моему, впереди под снегом породы желтого цвета. Форма скальных островов свидетельствует о том, что геологически здесь произошел горизонтальный сдвиг пластов.
По моей раскладке в первый день надо было подняться вверх на 1200 метров. Я поднялся самое малое на 1300. На Нангапарбате в 1978 году в первый день удалось пройти 1600 метров, но там это был перепад 4800—6400, а это дьявольская разница – работать на высоте 6000 или 7000 метров над уровнем моря. Здесь, почти на 8000 метров, каждое движение мучительно.
Моя крохотная палатка, выдерживающая штормовые ветры со скоростью до 100 км/час, не весит и двух килограммов и требует для установки совсем немного места. Она как раз такого размера, что я могу поместиться в ней с согнутыми коленями. Но уходит уйма времени, чтобы подготовить для нее место. Лопаты у меня нет. Ботинками ровняю снег, плотно утаптываю его. Палатка не должна стоять наклонно. Долго борюсь с ветром, пытаясь натянуть полусферу палатки на металлические рейки. Наконец мне это удается, чувствую удовлетворение. Растяжки креплю с помощью лыжных палок, ледоруба и единственного имеющегося у меня скального крюка. Потом кладу на пол пенопластовый матрац в палец толщиной, вталкиваю неразобранный рюкзак и залезаю сам. Некоторое время просто лежу. Ветер налетает равномерными порывами, швыряет ледяную крошку на стенки палатки. Ветер северо-западный, и это хорошо.
Надо готовить пищу. Надо. Снова приказ, который мобилизует все во мне и вокруг меня. Однако никак не могу собраться с силами: суета с устройством бивака утомила меня. В последний раз вылезаю из палатки, набираю снега в маленькую алюминиевую кастрюльку и смотрю вниз, в долину. Я как бы оттягиваю время, чтобы не заниматься стряпней. Все пространство к югу от Эвереста забито облаками. Сильно похолодало. Ветер усиливается. Если бы Уилсон дошел до этого места, вдруг пришло мне в голову, он дошел бы и до вершины. Решительный и талантливый Уилсон должен был переносить одиночество мужественнее, чем я.
Дальнейший путь вверх кажется действительно легким, и Уилсон вполне мог его пройти, по крайней мере до северо-восточного гребня. Не оттого ли я так хорошо понимаю этого безумца, что сам одержимый? Или в его упорстве я вижу поддержку своему романтическому стремлению что-то доказать? Не могу сформулировать точно, что это такое, меньше всего это можно объяснить логически. Когда я пытаюсь разобраться в своих чувствах, я кажусь себе безумцем, который для самовыражения играет на самом сокровенном. Ни на какой другой горе не отрешаешься так от всего на свете, как на Эвересте. С этой мыслью я залезаю внутрь палатки. Пространство вокруг меня стягивается до одного кубометра, и я быстро забываю, где нахожусь. Засунув ноги в спальный мешок, разжигаю горелку, ставлю топить снег. Пока что ем сыр, скатанный в маленькие шарики, грызу южнотирольский крестьянский хлеб. За этим занятием засыпаю. Когда просыпаюсь, первая порция воды уже теплая. Ем безвкусный суп. Снег растапливается бесконечно долго.
Бивак на высоте 7800 м
Я окружен таким спокойствием и в то же время так возбужден, что мне хочется кого-нибудь обнять. Хотя я с самого утра ничего не ел, голода не чувствую. Пить тоже не хочется,
Мысли снова возвращаются к Морису Уилсону, который, не будучи альпинистом, отважился на одиночное восхождение на Эверест. Он ничего не понимал в высоте. Он снова и снова возобновлял попытки, несмотря на ужасные снежные бури и срывы. У меня же все есть, предстоящие альпинистские трудности вполне мне по силам, и тем не менее я с трудом верю в успех. Я все время уговариваю себя продолжать подъем, не возвращаться. Уилсон шел вперед как одержимый, шел, пока ноги несли его. Его влекла вперед вера в провидение. А мне нужно так много энергии, чтобы преодолеть страх и инертность. При этом я преследую цель, для многих альпинистов просто непонятную. Когда, наконец, я смогу жить, не ставя себе целей? Мое честолюбие и мой фанатизм мне самому мешают жить. «Fai la cucina», – сказал кто-то рядом со мной. «Позаботься о пище». Я снова думаю о стряпне и разговариваю сам с собой. Ощущение, возникшее несколько часов назад, что у меня есть невидимый спутник, усиливается. Я даже спрашиваю себя, как же мы разместимся в этой крошечной палатке. Кусок сухого мяса я разделяю на две равные части. Оборачиваюсь. Убеждаюсь, что я один. Говорю сейчас по-итальянски, хотя мой родной язык немецкий, а с моей подругой Неной, американкой, я вот уже три месяца говорю только по-английски.
Я знаю простой способ, как с помощью солнечного тепла натопить снега. Лучше всего это делается по принципу теплицы. Специально для этой цели я взял с собой пластиковый мешок черного цвета. Наполняешь его снегом и подвешиваешь на шнурке в прозрачном пластиковом мешке. Но сейчас слишком ветрено, и во второй половине дня солнце уже затянуло пеленой. Так что я топлю воду в палатке на газовой горелке. Лежу в полусогнутом состоянии, меняя время от времени положение тела. Матрац тверд как камень. Ветер стал таким сильным, что всякий раз, когда я приоткрываю вход, чтобы зачерпнуть снега крышкой от кастрюльки, пламя горелки гаснет. Ночь будет неважная, думаю я. Но ветер в то же время признак хорошей погоды. Это меня утешает.
Чтобы получить один литр воды, нужна целая гора снега. Еще раз делаю суп из томатов, потом две кастрюльки соленого чая, готовить который я научился у кочевников: горсть заварки и две щепотки соли на литр воды. Здесь нужно много пить, если не хочешь, чтобы организм обезводился. Ведь вследствие обезвоживания сгущается кровь. Зная это, продолжаю топить снег и пью, пью.
Стряпня длится несколько часов. Я лежу, придерживаю кастрюльку, сую в рот то кусочек сухого мяса, то кусочек сыра пармезана. Нет ни малейшего желания покидать палатку. Буря усиливается. Стойка палатки скрипит. Ветер – это хорошо. Он снесет снег с гребня и сгонит муссонные облака, собравшиеся к вечеру. Вот только заснуть не дает. Ужасные порывы рвут палатку. Или это мне уже чудится? Дно палатки и спальный мешок поднимаются в воздух. Еще чуть посильней – и я буду сброшен в пропасть вместе с моим жилищем. Надо укрепить палатку. Снежная пыль проникает сквозь щели. Кухарить уже невозможно. Я укладываюсь, прячу руки в спальный мешок и жду. Можно было бы и заснуть, но при каждом сильном порыве ветра я непроизвольно открываю глаза. Я еще на месте? Такое напряженное ожидание тоже отнимает силы. Стенки палатки полощутся, буря завывает, ревет, давит. Взметающийся снег бьет по тенту.
Выглядываю наружу – в лицо мне ударяет шквал ледяной крошки. Воспринимаю это спокойно. Все вокруг погасло. Черные скальные острова передо мной как призраки. Эта буря в самом деле грозит сбросить меня отсюда вместе с палаткой. Тонкий слой льда покрыл изнутри стенки палатки, пальцы прилипают к металлу – я снова зябну. Остатки тепла мне все-таки удается сохранить. Когда ветер утихает, снова засовываю обе руки глубоко внутрь мешка, застегиваю его изнутри, оставляю снаружи только лицо.
Ночь проходит сносно. Буря стихает. Когда я не сплю, бесконечной чередой тянутся мысли. Они представляются мне чем-то вещественным, какой-то силой, направленной в одну точку, не находящей выхода, живущей своей собственной жизнью. Они стали элементом моего биополя, не зависящим от меня самого. Они не принадлежат мне, не нуждаются в моих понуканиях. Даже во сне. Они приходят и уходят вопреки моей воле. То же самое происходит с этой почти осязаемой силой вокруг меня.