Хтонь
Шрифт:
– Имею право! – ответил бесёнок.
Николай опомнился и затянул:
– Сгинь, древний враг…
– Какой я тебе древний! – обиделся бесёнок. – Сам ты старый пень!
– А сколько же тебе лет? – спросил Николай, окончательно сбитый с толку.
– Барышням таких вопросов не задают!
– Так ты что… женщина?
– Я девочка! – гордо ответил бесёнок.
Николай протёр глаза. Ничего не изменилось, бесёнок всё так же сидел на столе. Только шёрстка на его голове сплелась в две тугие косички, торчавшие в разные стороны.
– И чего же ты хочешь, чертовка? – спросил
– У нас как раз умеют, – возразила чертовка, – только результат тебе не понравится. Так что не советую, чисто по-дружески.
– Какие мы друзья! – возмутился Николай. – Ты вражина, пришедшая меня искушать.
– Фу, какой ты меркантильный кю! Почему если бес, то сразу искушать, торговаться? Вы, люди, стали расой торгашей, и эти свои рыночные заморочки на нас проецируете. А просто поговорить – слабо?
Смысл слов до Николая не дошёл, так его поразило это «кю».
– Так вы там и фильмы наши смотрите? – спросил он.
– Все подряд, – кивнула чертовка, – скучно у нас, совсем нечем заняться. Ваш поэт как-то написал: «Скучно, бес». А наш мог бы написать: «Скучно, чел»; вот только поэтов у нас нет.
Николай потянулся к банке и глотнул ещё рассола.
– Так и говорила бы со своими, чего ко мне-то полезла?
Чертовка горестно вздохнула.
– Со своими не получится, у нас там все шорохи прослушиваются. Чуть что сболтнёшь поперёк – и сразу в карцер, на холодок. Ненавижу холод!
Чертовку аж передернуло, видимо, от незабываемых воспоминаний.
– А говорить то, что можно – какой смысл? Что можно все и так знают, эта музыка уже в зубах застревает. То ли дело у вас – мели Емеля, твоя неделя! Лепота!
– У нас тоже не забалуешь, – возразил Николай, – есть же пакет Яровой и СОРМы всякие.
Чертовка презрительно хмыкнула.
– Да наблюй ты в этот пакет! В ваших ебенях электричество каждую неделю пропадает, а ты мне про высокие технологии будешь рассказывать. Неравномерное развитие, ядрён-батон! Везёт вам, а вы, дураки, своего счастья не понимаете!
– А у вас разве не так? – спросил Николай.
– Не так, – помрачнела чертовка. – У нас все регионы давно объединили в один инфернальный союз. Общие стандарты, единый уровень. Спрятаться негде, разве что к вам заглянуть – на огонёк. Кстати, «на огонёк» – наше выражение, вы его у нас позаимствовали.
– Хватит ныть! – оборвал её Николай. – Никто и не думал, что у вас там курорт. Но всё же – почему ко мне? Грешников, что ли, мало? Или грешниц, они любят языки почесать.
– Это ты про свою Тоньку? – хихикнула чертовка. – Хочешь мне этот багаж спихнуть? И не надейся – если тебе с ней скучно, то мне тем паче. Вот ты – другое дело; ты вчера так митрополита костерил семиэтажным, я аж заслушалась.
Николай похолодел. Он не только не помнил, как поносил Владыку, но даже не представлял, что значит костерить семиэтажным.
– Да не ссы ты, – успокоила его чертовка, – никто кроме меня твоих воплей не слышал. Я же говорю – неравномерное развитие, отсталый район. Большой Брат до ваших ебеней ещё нескоро дотянется.
Николай снова жадно приложился к банке. Почувствовав, что мочевой пузырь готов лопнуть, он встал из-за стола. В дверях обернулся.
– Как звать-то тебя, чертовка?
– Нам запрещено называть свои имена. Да ты его всё равно не выговоришь, даже по трезвянке. Называй меня Бестией.
4
Вернувшись, Николай застал Бестию за странным занятием – чертовка старательно покрывала копытца алым лаком. Хотя нет, не лаком; Николай узнал начатую банку краски, оставленную им в сарае. Вместо кисточки Бестия использовала кончик собственного хвоста и, надо признать, с хвостом она управлялась довольно ловко. Жаль только, аккуратностью чертовка не отличалась – пол вокруг копыт был забрызган краской.
– Что ты творишь?! – возмутился Николай.
– Красота требует жертв! – гордо ответила Бестия.
Николай хотел объяснить чертовке, кто сейчас падёт жертвой этой красоты, но голову вновь сдавило нестерпимой болью. Он рухнул на кровать, прижимая ладони к вискам. Водки в доме не осталось, а идти за ней в сельмаг – разговоров не оберёшься. За водкой надо ехать в райцентр; но не в таком же состоянии. Хорошо бы сейчас в баньку, но свою ещё надо протопить, а в сельскую Николай не ходил. Когда он учился в академии, какой-то лысый очкарик успел прочитать студентам несколько лекций по психоанализу. Потом, конечно, декан его выгнал, объявив, что сей грешник всё к херам сводит. Но кое-что Николаю запало в память, особенно заморочки по поводу телесности. Например, если клиент увидит аналитика выходящим из туалета, то даже такую мелочь необходимо будет обговорить на следующем сеансе. А священник – тот же духовный пастырь; негоже прихожанам видеть его голым.
Да и зрелище это не самое эстетичное. Уродливый шрам на груди от прошедшего вскользь осколка, пятна сигаретных ожогов, а главное – погон на плече. Страшный след войны. В горах их разведгруппа попала в засаду, и душманы вдоволь покуражились над пленными. Николаю выбили передние зубы, сломали несколько рёбер и вырезали на правом плече три звезды – старлеевский погон. На левом не успели, подошедшая рота отбила пленных. К несчастью, помощь опоздала – в живых остался один Николай.
Его переправили в Москву, где он три месяца пролежал в одном из лучших госпиталей столицы. С первого дня и врачи, и больные стали называть его Полковником; действительно, расплывшиеся звёзды на плече совсем не походили на старлеевские. Но это была армия, здесь с уважением относились к боевым шрамам. А на гражданке такие звёзды, скорее всего, навели бы на мысль об уголовнике, попытавшемся избавиться от компрометирующих наколок.
Из госпиталя Николай вышел со стальными зубами и твёрдым намерением посвятить жизнь христианскому служению. Поступил в духовную академию, с трудом окончил её, получил приход. В захолустье, конечно – ибо был холост, а это не поощрялось. Но на большее он и не рассчитывал.
Николай считал себя счастливым человеком – он прошёл сквозь ад, заслужил покой и получил свой покой. Но смерть Дёмина вновь всколыхнула всё пережитое. И вот он лежит на кровати, сжав руками виски, и от боли не может удержать ни одной мысли.