Хуан Дьявол
Шрифт:
– Он ненавидит меня. Ренато ненавидит меня, и ненавидит из-за нее. Проклятая…
Красноватая вспышка сверкнула в зрачках, высушив остатки слез, возвращая потерянные силы. Лицо снова озлобилось, исказилось от досады, снова забилось в тревожном ритме сердце, и зловеще она решила:
– Да, да, я сделаю то, что сказала К'yма!
6.
– Ай, сеньора, наконец!
– Что-то случилось? Обо мне спрашивали, Ана?
– Спрашивать, никто не спрашивал, но Баутиста сорок раз проходил здесь, подходил
– Ладно, помолчи. Мне нужно подумать. Столько дел. Я не могу ошибиться, совершить глупость и сделать неверный шаг, потому что тогда пропала. Выйди осторожно. Пройдись по коридорам и скажи, где Ренато и что делает.
– Хозяин Ренато?
– Да. У меня будет последнее свидание с ним. Я хочу выстрелить последнюю пулю, сделать последнее усилие, чтобы все были счастливы. Если нет, то сделаю так, как приготовила, и да поможет мне дьявол, или пусть утонет со мной!
Послушавшись приказа Айме, которая велела следить, Ана тихо подошла к широкой галерее арок, которая вела в огромный особняк, и казалось, удлиняла каждую комнату в проветренной, деревенской и безыскусной пристройке. Она увидела Ренато с бутылкой коньяка в руке, дававшего последние указания покорному и услужливому Баутисте. Поняв положение, вечно напуганная Ана вернулась в спальню хозяйки и передала новости своих наблюдений:
– Сеньор Ренато один. Он допил последний глоточек в бутылке, я слышала, он приказал Баутисте приготовить ванную, одежду, коня, чтобы немедленно уехать.
– Я должна остановить его. Пока он здесь. Помоги мне привести себя в порядок. Дай те французские духи, которые я купила в Сен-Пьере, кружевную накидку и немного губной помады. Когда закончишь, иди на кухню и принеси шампанское и ананасовый сок. Я приглашу его выпить со мной бокал и ему же хуже, если он заставит меня пойти до конца.
Кошачьими шагами, зная свою чувственную силу, Айме решительно подошла к просторной галерее, где находился Ренато, и жизнерадостно поприветствовала:
– Добрый вечер, Ренато, или добрый день. На самом деле, не знаю, как сказать; в такие часы это трудно. Еще не рассвело, но уже начинает.
– В эти часы ты должна спать.
– Я спала и чувствовала себя такой одинокой в комнате, обустроенной для двоих. В такой спальне ужасно чувствовать себя брошенной. Там пахнет медовым месяцем, который, к сожалению, мы не прожили. Иногда я спрашиваю себя, не был ли сном мой брак с тобой, и если его часы или дни были кошмаром, то наконец я проснулась.
Ренато встал, глядя прямо на Айме. Несмотря на то, сколько он выпил, ему не удалось притупить алкоголем разум и чувства. Наоборот, у него была болезненно острая чувствительность, в своем роде тонкая проницательность, которая заставляла его смотреть на нее, пытаясь найти настоящий смысл неожиданного поведения. От него не скрылось, как она тщательно привела себя в порядок, оделась, надушилась самыми чувственными духами. С бледными щеками, глубокими кругами под глазами, она внезапно показалась ему более красивой, поразительно похожей на Монику, и это заставило его вздрогнуть, проклиная глубоко в душе самого себя.
– Мой дорогой Ренато, ты задумывался на секунду, какая нелепость пришла в нашу жизнь? Слышала, ты не останешься в Кампо Реаль.
– Нет. Я возвращаюсь в Сен-Пьер. Полагаю, тебе все
– Нет, я не осуждаю тебя. Какое счастье родиться мужчиной! Вы имеете все преимущества: ухаживать за женщинами, выбирать, просить руки и сердца или делать глупости, какие придется.
– Нет ничего более хрупкого, чем мечта, Айме. Если наша жизнь превратилась в осколки, то в этом не только моя вина.
– По крайней мере ты признаешь свою часть вины.
– Я признаю всю, если хочешь, и не буду больше обсуждать это.
– Конечно. Достаточно делать то, что хочется. Самое удобное для тебя поведение!
– Хорошо, Айме. Вижу, ты хочешь меня послушать. Не моя вина, что я сказал то, что тебя ранило и опечалило. Ты пришла тогда, когда я не способен лгать.
– Тогда меня это очень радует. Я тоже могу сказать горькие истины, Ренато Д`Отремон, во-первых, я не расположена страдать от твоего публичного презрения, пренебрежения в глазах мира, дерзкого ухаживания за другой женщиной, что еще более постыдно и оскорбительно, ведь в ней течет моя кровь.
– К великому нашему несчастью, Айме. Именно родственнице ты смогла сделать то, что отдалило меня от тебя. Почему перед вступлением в брак ты притворялась со мной? Почему представилась, как влюбленная, чистая и робкая девочка? Почему прятала за ангельскими улыбками свои помыслы и желания? Не обманывает тот, кто любит. Ты никогда не любила меня!
– С чего ты взял? Как осмеливаешься такое говорить?
– С моих глаз спала пелена. Она любила меня. Ты ловко разыграла меня, а ее благородство отказалось от таких средств. Поэтому ты выиграла. Я видел ее холодной, спокойной, отдалившейся, думающей об учебе, затем о религии; а ты, наоборот, нежная и мягкая, как девочка. Ты одурманила меня, я потерял разум, был тупым и слепым, но я не виноват. Ты расставила мне ловушку, а я попался. Вы обе играли со мной. Или лучше сказать, ты нас разыграла. Управляла, как хотела, ее великодушием и благородством, моей неопытностью жизни. А теперь я спрашиваю тебя: Зачем? Для чего?
– Твои слова так жестоки, Ренато. Я не знаю…
– А я знаю! Сам отвечу на этот вопрос. Тебе хотелось иметь имя, богатство и положение. Но не любовь, поскольку не любила меня. Так вот, теперь у тебя есть положение, богатство и мое имя. Ты хозяйка Кампо Реаль, будешь матерью моего сына, но мое сердце и мысли не будут твоими. Они для нее, вместе с моей запоздалой любовью, похожей на отравленное растение, но ради которой я отдам жизнь!
– Хочешь сказать, что вышвырнешь меня из своей жизни?
– Я хочу сказать: у нас разные пути. Я хочу свободно чувствовать себя несчастным, не притворяться. Не хочу лживых слов, натянутых улыбок, ненужных любезностей.
– Ренато, что ты говоришь! Ты пытаешься лишить меня рассудка!
– Не думаю. В крайнем случае, можно не беспокоиться, ты не будешь вредить самой себе. Ты эгоистка.
– Ты оскорбляешь меня! Ты последний мерзавец!
– Тогда тебе лучше освободиться от меня! Доброй ночи.
– Нет, ты не уйдешь вот так!
– Уйду, делай и говори, что хочешь. Ты больше не интересуешь меня, Айме. Понимаешь? Мне до тебя нет дела. Ты не будешь больше мне мешать. А теперь, с твоего разрешения, я попрощаюсь с матерью. – Удаляясь, он позвал: – Баутиста! Баутиста!