Хвост Каа
Шрифт:
Я вернулась обратно в кабинет. Трофимов заканчивал свою поэму. Вдруг я набрала воздуха и спросила в лоб:
– Скажите, ну вы ведь Трофимов?
– Трофимов, – ответил врач.
– А как вас зовут?
– Павел Иванович.
– Павел Иванович, вы заканчивали 36 школу в районе метро «Университет»?
– Нет, Елена Владимировна! Если вас так это интересует, то я заканчивал 78 школу на улице Героев-Панфиловцев в городе Перми.
Я смотрела круглыми глазами.
– Тогда откуда я знаю, что вы Трофимов?
– Вам виднее, но это не секрет: моя фамилия написана
Я встала и медленно пошла к двери, периодически оборачиваясь на доктора и шевеля губами «Павел, Павел…». Это имя мне ни о чем не говорило. Выйдя за дверь, я еще минут пять рассматривала табличку «Трофимов П. И.».
На работу меня не приняли. В заключении терапевта было написано, что невропатолог обнаружил у меня какие-то небольшие отклонения и рекомендовал наблюдаться у специалиста его профиля, а возможно, и у психиатра. Только уже не в этой поликлинике.
Не стоит и говорить, что я была в шоке. Так обознаться… Просто поразительно!
Я продолжала бегать в поисках работы, наконец подвернулся неплохой вариант, и я успокоилась. Однажды, сидя в офисе, я блуждала по интернету. Внезапно меня пробило любопытство. Я ввела в поисковой строке «Трофимов Павел Иванович». Не прошло и пяти минут, как я обнаружила своего Трофимова, в белом халате, с проплешиной, уроженца города Москвы, выпускника 36 средней школы и второго медицинского института им. Пирогова, сидящего за столом своего кабинета в той самой элитной поликлинике, в которой мне так и не суждено было лечиться.
Лукашин
Олежка вытянул вперед губы, засвистел и одновременно забарабанил по губам пальцами, производя вибрирующий звук. Танька вскочила со стула и побежала на кухню, а Олежка разразился дурацким хохотом и схватил для обороны подушку с дивана. Через секунду Танька вернулась обратно и в очередной раз кинулась на него с кулаками. Фокус с имитацией закипающего чайника снова удался!
– Я чайничек, я чайничек! – уклоняясь от тумаков, кричал Олежка, в то время как на кухне уже надрывался взаправдашний чайник.
Посиделки длились уже два часа. Было съедено все запасенное родителями на зиму абрикосовое варенье, подбирались к вишневому без косточек.
– Меня от сладкого скоро вырвет! – призналась Светка в том, в чем не решался признаться никто из участников чаепития.
Натали обещала, что некто Лукашин – Светка легко запомнила фамилию по аналогии с героем фильма «Ирония судьбы» – приедет с друзьями и привезет нечто лучше расширяющее сознание, нежели чай с вареньем.
У самой Натали дома случился скандал, вышли наружу результаты несданной зимней сессии. В результате она сидела под надзором строгих родителей и периодически хлюпала в трубку мокрым носом, спрашивая, не приехал ли Лукашин.
Наконец раздался звонок в дверь, и в квартиру ввалилось человек шесть, из прихожей послышался звон бутылок.
– З-з-закусь готовьте! – заикаясь скомандовал Лукашин.
Танька метнулась на кухню. В заграничном ярко-желтом холодильнике царила вполне отечественная пустота. Собственно, вариант был всего один: открыть одинокую банку зеленого горошка и заправить «блюдо» майонезом, что Танька и сделала, использовав для этого хрустальный салатник.
Сели за стол, разлили по стаканам привезенное Лукашиным с сотоварищами ркацители.
«Она улыбается всем, нет только тебе!..» – пел магнитофонным голосом Макаревич.
Одним глотком Светка осушила бокал и глупо улыбнулась Лукашину. Он посмотрел на нее сквозь длинные, почти девичьи ресницы и тонкой струйкой выпустил дым от сигареты. Подвинул ближе пепельницу. Светка наблюдала, ркацители будило воображение. Лукашин поставил кисть руки с длинными красивыми пальцами на стол и стал изображать пятерней странное животное, хоботом которого служил средний палец. Он озвучивал инсценировку. «Животное» подползло к пепельнице, вытянуло хобот и понюхало окурки, издав при этом недовольное мычание. Светка засмеялась и съела большую ложку горошка.
В коридоре звонил телефон, но трубку никто не снимал. «Натали надрывается», – это была последняя светлая Светкина мысль.
Она проснулась утром в спальне Олежкиных родителей после бурной ночи в объятиях Лукашина. В квартире было тихо, на диване в гостиной спали Олежка и Танька. На столе валялись отдельные обмайонезенные горошины, стояла вчерашняя полная окурков пепельница. Лукашина нигде не было. Зазвонил телефон. Светка сняла трубку.
– Алло! Ну наконец-то! – прокричала Натали. – Вы что там, совсем обпились?! Я полночи к вам прорывалась! Представляешь, звонит мне вчера Лукашин и говорит, что они не приедут! Во динамо! Так что и фиг с ним, что меня предки не пустили.
– Он приезжал, – оторопело сказала Светка. – Недавно ушел, еще окурки дымятся.
– Какие окурки? – засмеялась Натали. – Лукашин не курит. Кстати, мы сейчас с ним в кино идем, он уже за мной едет. Предки сегодня добрые!
Светка положила трубку, поставила кисть руки подушечками пальцев на стол, «животное» сделало несколько ползущих движений и понюхало пепельницу, издав утробный звук.
Сильвестр
– Танцуй, хватит валяться! – закричала с порога Анька.
– Что там случилось? – с трудом продирая глаза, спросила я.
– Воду дали, собирайся!
Анька открыла пошарпанную тумбочку и резкими движениями стала бросать в пакет мыло, расческу, шампунь и прочие банные принадлежности. Наконец она схватила с кровати полотенце и направилась к двери.
– Ну, ты идешь? Догоняй!
Я лениво потянулась, опустила ноги на пол и зашлепала резиновыми вьетнамками к покосившемуся шкафу.
– Подожди, иду.
Мы вместе вышли на улицу. Солнце клонилось к закату. Сколько раз я говорила себе, что не стоит спать в это время, тем более в такую жару: теперь весь вечер буду чувствовать себя разбитой. По дорожкам среди южной растительности к примитивному строению душевой стекались отдыхающие с одинаковыми полосатыми полотенцами на плече и с полиэтиленовыми пакетами в руках.