Шрифт:
Виталий Забирко
И ЕЩЕ РАЗ О КОНТАКТЕ
Хряпнул я, значит, полбанки сухого, но не полегчало. Сижу. Думать не думаю. Нечем. Говорят, клин клином вышибают, а "сухарь" - разве это клин? Я вчера в себя такой клин сивухи засадил, что "сухарь" против него спичка ломаная. Да и не лезет он в нутро, стал в желудке комом и стоит, назад просится. Тоска смертная.
Тут он и появился. Зелёненький, как и положено, рожки маленькие, ножки копытцами. Короче, всё чин-чинарём, только морда плоская, безглазая, без рыла свиного. Даже симпатичный такой.
"Ну, - думаю, - всё, парень. Сейчас и баба в белом появится". И так это аккуратненько его ногтем щ-щёлк!, и сразу же вторые полбанки хрясь! Эффект тот же. Он опять на рукаве сидит.
– Ты, - говорит, - не делай так больше. У меня, - говорит, - от этого голова болит, всё кругом идёт, а сам двоиться начинаю.
Гляжу, и правда, двое их сидят. Да так это подрагивают, то сходятся в одного, то расходятся. Как в телевизоре.
Чо делать?
"Спокойно, - говорю себе, - спокойно. Раз уж появился, не избавишься. Наслышаны. Посему не мельтеши, принимай всё как есть".
– А баба где?
– спрашиваю.
– Какая баба?
– А в белом. Горячка которая.
– Да нет, - говорит, - однополые мы.
Действительно, про чертей слышал; про чертенят, а вот про черт... чертух, или, как там, чертовок, не приходилось. Впрочем, чертовок знаю, но это уже из другой оперы.
– Так чо делать будем?
– спрашиваю.
– Пить будешь?
– Нет, - говорит, - мы не пьём. Мы эфиром питаемся.
Что ж, тоже дело. Знал я одного такого. Пристроился я как-то в парке на лавочке с чекушкой, стаканчиком, газетку расстелил, сырок плавленый почистил (это ещё до перестройки было!), короче, культурненько так. Люблю культурненько. Подходит этот. Ногами шаркает, еле передвигает, а сам на стакан смотрит. Как кролик на удава, глаз отвести не может. Я ему: "Кыш, мол, самому мало!", а он меняй успокаивает: "Да не, - говорит, - у меня с собою есть, мне бы стаканчик токо". Ну дал я ему стакан. Жалко, что ли? Душа-то родственная... А он достаёт из кармана пузырёк медицинский, с белым сургучём который, и полстакана эфира хрясь! Сырком моим занюхал и говорит: "Дурак ты, дурак! Химии не знаешь! Ты сейчас водки хряпнешь, а через два часа головка вава, а похмелиться не на чо. А я за копейку газировки трах!, вода в желудок бух!, а там с эфиром шпок!
– гидролиз называется. До спирта. И мне опять же хорошо".
– Нет, - говорю зелёненькому.
– Эфир не буду. Алкаш я чистый, чем и горжусь.
Пробовал я как-то "Кармен" - духи которая, - баловство. Ни те удовольствия, ни расслабления - дурь и боль головная. И унитаз после меня неделю благоухал. Соседка (в коммуналке живу) месяц ко мне приставала, где я французский освежитель воздуха достал. "Ах, и я такой же хочу!"
– Ну что вы, - говорит зелёненький этот.
– Я вам эфир вкушать не предлагаю. У нас метаболизм разный. А прилетел я к вам контакт устанавливать.
"Метаболизм - желудок, значит, - думаю.
– Чай наслышаны, тоже не ботфортом консоме хлебам".
– А чо это - контакт?
– спрашиваю.
– Тут он и понёс. У меня аж крыша поехала. Что. мол прилетел он к нам из другой галактики, что мы, мол, представители двух цивилизаций, братья по разуму, и, значит, без контакта нам ну никак нельзя. Ручками всё машет, ножками сучит, и всё куда-то на стол показывает - вот, мол, и корабль мой, межгалактический, на котором я сюда добирался.
Гляжу, и впрямь, среди моих общепитовских тарелок, что в столовой позаимствовал, стоит ещё одна. Металлическая, и чистотой неестественной блестит - ни тебе хвоста селёдочного, ни окурка. Но мелковата. Похоже, как от сервиза дорогого, что в музеях выставляют.
– И как же, - спрашиваю,- этот контакт делается?
– А просто очень, - говорит зелёненький.
– Моё сознание накладывается на ваше, а ваше - на моё. Вам передастся всё достояние нашей цивилизаций, а мне - вашей. Только согласие ваше требуется.
– Нет, - говорю, - сейчас не могу. Сознание моё сейчас тяжёлое. А поправить нечем. Закрыто ещё всё.
– А чем вы его поправляете?
– спрашивает.
– А вот, - достаю из-под стола тару.
– Там на дне капли три осталось.
Засуетился тут он, на стол соскочил, вокруг тары обежал, да и говорит: - Так за этим дело не станет. Пожалуйста!
Гляжу, и впрямь, уже не тара передо мной стоит, а пузырь полный, только что не запечатанный.
Понюхал - вроде оно. Плеснул в банку на дно, ввёл осторожненько в организм - ей богу, оно!
– Ну, - говорю, - тогда сейчас приступим. Наливаю банку по самые края, выдыхаю на него, да как гаркну:
– Контакт!
И хрясь банку в себя.
– Контакт!
– кричит он.
И тут меня словно по голове шибануло. Звёздочки в глазах заплясали, галактики завращались, а я сам будто на корабле космическом их бороздю. Да только быстро всё это сгинуло. Глядь, опять я в конуре своей. И лежит он, зелёненький, передо мной на столе, ручки-ножки раскинувши, и не движется.
– Ты чо?
– спрашиваю и осторожненько так его ногтем трогаю. А он что резиновый. И парок от него зеленоватенький такой, светящийся, поднимается. И тельце сморщивается, будто испаряется. Пока я пузырь опорожнил, так он совсем исчез. Нечисть, одним словом.
Но тарелка осталась. Я её потом под пепельницу приспособил. Классная получилась! Как окурок в ней раздавишь, так по ободку огоньки разноцветные и заиграют. У меня её потом кореш мой, Гарька, за полпузыря выдурил. Выдурить-то выдурил, а пузырь заныкал. Я ему потом в пивной морду начистил.
И всё бы ничего, но как нарежусь в дрыбодан, то снится мне по ночам рубка корабля космического, звёзды, да миры разные. Просыпаюсь я тогда, и если есть что, так ввожу в себя и успокаиваюсь. А нет, так сижу до утра, глаз не смыкаю, потому как спать боязно. Трезвые они там все, в мирах своих светлых.