И это все в меня запало
Шрифт:
Мозг услужливо подсказывал директору банка все новые и новые доводы. Слова сами собой слетали с его языка. Казалось, еще миг - и он победит в этом странном диспуте, где один собеседник говорит, говорит, говорит не умолкая, а другой - молчит, словно воды в рот набрал. Но вдруг в сердце у него закололо, словно в него вонзилась холодная и острая игла, и оно заколотилось бешено, торопливо, суматошно... И неожиданно для самого себя господин директор умолк и закрыл лицо ладонями. Он не знал, сколько прошло времени: может быть, секунда, а может быть, час. Но когда он отнял ладони
Вот как вышло, что директор государственного Императорского банка в Санкт-Петербурге, купец 1-й гильдии, преуспевающий делец и миллионер Генрих Шлиман чуть ли не на склоне лет вдруг решил отказаться от своей необыкновенной коммерческой карьеры и заняться археологией.
Да, велик соблазн думать, что это произошло именно так. Такое объяснение было бы если и не совсем правдоподобным, то уж, во всяком случае, достаточно эффектным. И если бы какому-нибудь писателю вздумалось сочинить увлекательный роман из жизни Генриха Шлимана (а жизнь Шлимана ведь так и просится, чтобы превратить ее в роман или в приключенческую повесть), уж он бы наверняка не пренебрег эффектами такого рода.
Но строгая верность историческим фактам вынуждает меня решительно отказаться от этого соблазнительного пути.
В жизни все это выглядело иначе.
На протяжении всей своей бурной жизни Генрих Шлиман ни на миг не расставался со своей детской мечтой. "Дурь", запавшая ему в голову в тот миг, когда он впервые увидел стены горящей Трои на картинке в книге доктора Еррера, не проходила. Наоборот! Мысль о Трое с годами все глубже западала ему в душу. Детская мечта обрастала все новыми и новыми подробностями, год от года становясь все конкретнее, все реальней.
Хрупкая, игрушечная модель вселенной, созданная его детским воображением, не разбилась, не рассыпалась, не разлетелась вдребезги при первом его столкновении с жизнью. Наоборот, она становилась все прочнее, все несокрушимее.
Рассказывая о длинной цепи безумств, совершенных директором Императорского банка, купцом первой гильдии Генрихом Шлиманом, едва ли не каждое сообщение о каком-нибудь очередном его безумстве я предварял словами - "вдруг", "ни с того ни с сего". Но на самом-то деле представление, будто все свои удивительные решения, круто переломившие его жизнь, он принял "вдруг" и "ни с того ни с сего", могло возникнуть лишь у людей, совсем не знавших Шлимана. У тех, кто глядел на его жизнь, на все его успехи и неудачи со стороны.
Человеку, который хоть ненадолго, хоть на миг заглянул бы ему в душу, никогда бы не показалось, что мысль бросить коммерцию и заняться археологией осенила его вдруг, что это было каким-то внезапным наваждением, чуть ли не голосом свыше.
На самом-то деле все, что случилось с Генрихом Шлиманом, случилось вовсе не "вдруг", и вовсе не "ни с того ни с сего".
Всю жизнь он неуклонно и целеустремленно готовил себя к тем свершениям, к которым предназначил себя с детства. К той великой цели, достижение которой принесло ему заслуженную всемирную славу.
Для
Говорят - чужая душа потемки. Как же нам заглянуть в эту душу, которая была семью печатями закрыта для самых близких из всех окружающих его людей? Как узнать, что творилось в душе человека, умершего почти столетие тому назад? Неужели существует рентгеновский аппарат, с помощью которого можно осуществить этот неслыханный эксперимент?
Да, такой аппарат в нашем распоряжении действительно имеется. Вернее, для достижения этой цели нам не потребуется никакого аппарата. Есть куда более простой, но зато и более надежный способ.
По счастливой случайности сохранились ученические тетради Шлимана для упражнения в греческом языке. Эти свои занятия он начал задолго до того, как принял окончательное решение бросить коммерцию.
Так вот, заглянем в эти тетрадки.
Ученические упражнения в грамматике и синтаксисе мертвого языка перемежаются в ней отрывочными фразами на этом языке, который был недоступен ни для кого из самых близких ему людей.
Вот некоторые из этих фраз:
"Я хочу в Грецию. Там я хочу жить. Как это возможно, что на свете существует такой прекрасный язык!.."
"Мне опротивели ложь и обман, с которыми я встречаюсь на каждом шагу. Поэтому я бы хотел, ликвидировав все свои дела, поехать в Грецию. Там я с пользой буду достаточно долго заниматься философией и археологией... Мне надо оставить торговлю, я хочу на свежий воздух, к крестьянам и животным".
"Я знаю, что я скуп и жаден. Мне надо перестать быть таким. Всю войну я думал только о деньгах..."
"Я не могу больше оставаться купцом. Говорят: всяк сверчок знай свой шесток!
Но я не могу больше оставаться купцом! Когда все мои сверстники ходили в гимназию, я был рабом и только в двенадцать лет стал изучать языки. Поэтому я не получил настоящего образования. Из меня никогда уже не выйдет настоящего ученого. Но кое-что я хочу наверстать..."
Пока все это выглядит еще не слишком определенно. Но многое сформулировано уже достаточно отчетливо.
Строго говоря, смысл всех этих записей сводится к одному. К той отчаянной, безысходной фразе, которую роняет горьковский Булычов: "Эх! Не на той улице живу!"
С той только существенной разницей, что герой Горького осознал бессмысленность и нелепость прожитой им жизни, когда уже поздно было даже пытаться изменить ее: он был болен смертельной болезнью и сам отлично знал, что жить ему осталось уже недолго. У Булычова эта фраза была предсмертным воплем боли и отчаяния. Он прожил свою жизнь купцом, купцом ему суждено было и умереть.
Для Генриха Шлимана она означала не конец, а начало. Начало новой, главной жизни - той, к которой он всегда стремился.