И на пороге бывают гости
Шрифт:
На следующий день все опять собрались, чтобы либо добить это дело, либо опять остаться ни с чем и продолжить в темной комнате поиск кошки, которая уже, вероятно, давно сбежала через окно. Отступать было некуда, позади была катастрофа. Точнее впереди, куда всех неумолимо влекла дьявольская изощренность Сисадмина.
– Ну вот, друзья мои, – начал Танцор с какой-то дурной театральной интонацией, – вчера, когда мы тут все собачились, Маньяк подкинул ещё одну картинку. Как утверждает Следопыт, эта картинка означает букву «эр». То есть сомнений в том, что закодированным словом является «палиндром», уже нет. И быть не может. Потому что в нашем положении сомневаться уже некогда. Так что, сами понимаете…
Все посмотрели на Деда.
Дед невозмутимо покуривал сигару и перелистывал томик Ферлингетти. Рядом с креслом стояла литровая бутыль «Джима Бина» с несвинченной крышкой.
– А? Что? – встрепенулся Дед, ощутив обращенное на него всеобщее внимание. – Да, вот. Совершенно изумительные строки. На смерть Гинсберга:
у него в руке телефонон звонитиз своей постели в Манхэтгенепо всему мирупоздно ночьюпросыпаются телефоны«это Аллен»«Аллен Гинзберг звонит»сколько раз они слышали этосколько счастливых летему вовсе не нужно говорить Гинзбергпо всему мирув мире поэтовесть только один Аллен«хочу тебе сказать» говорит они рассказывает что с нимчто на негонисходитСмерть – темная любовницанисходит на негоего голос разносят спутникинад землейнад Японским моремгде однажды стоял он голыйс трезубцемсловно молодой Нептунюноша с бородой чернойна каменистом пляжесамый приливи чайки плачутволны уже разбиваются над ним,а чайки плачут– на набережной Сан-Францискодует высокий ветергребни седых волн секутЭмбаркадеро аллоАллен на линииголос его на волнахя читаю греческую поэзиюв ней море, в ней плачут коникони Ахилла плачут в нейздесь у моря в Сан-Франциско,где волны плачутАллен Аллен
* Перевод автора.
– Как трогательно, – сказал Дед совсем тихо.
– Да, Дед, – как можно деликатней откликнулась Стрелка. – Великий поэт, великий. Может быть, выпьем? Чтобы, как говорится, земля была ему пухом.
– Конечно! Непременно! – подхватил эту возвышенную идею Дед и наконец-то свинтил крышку. – Где ваши стаканы?
Достали стаканы. Наполнили на четверть.
– Не чокаются, – остановил потянувшуюся стаканом к дедовой бутылке Стрелку.
– За поэтов чокаются. За таких поэтов! – патетически воскликнул Дед.
Дружно чокнулись. И по паре раз отглотнули.
– Да, Дед, – продолжил дипломатию Танцор, – да, великим был поэтом. Кстати, палиндром – очень любопытная поэтическая форма.
– Гинсберг палиндромов не писал.
– Конечно, конечно. Потому что очень уж опасная форма… Ты пей, пей… Я думаю, палиндромом можно даже убить. Например, Маньяка. Ну, ты меня понимаешь? Как бы это так сделать?..
Дед оказался необычайно восприимчивым. То ли высокая поэзия смыла со дна души накипь отупляющей повседневной банальности. То ли ещё что-то. Но он уже ВКЛЮЧИЛСЯ. Уже разил из горлышка последние остатки посюсторонности длинными очередями булек. Уже прожег взглядом завесу, отделявшую его от иного мира. Уже начинал фокусировать взгляд на чем-то трансце-дентном.
Несильно раскачивался. Не взад-вперед, а строго по магнитной линии.
Негромко постанывал. Точнее, ныл далеким комариком.
Уронил на пол пустую бутылку.
Глаза медленно закрылись.
Голова резко упала на грудь.
Через пять минут, которые всем показались вечностью, Дед очнулся. Как бы абсолютно трезвый. Как бы совершенно здешний. Как бы предельно земной.
И лишь глаза – ничего не видящие, ни на что не реагирующие – говорили о том, что от него надо держаться подальше.
Дед встал и кратчайшим путем пошел к компьютеру. В связи с чем Танцору пришлось стремительно, рискуя порвать сухожилия, расчищать траекторию движения дедова тела от двух кресел и журнального столика.
Подошел. Сел. Открыл окно блокнота. И не глядя ни на клавиши, ни на монитор, начал переносить видимый лишь ему текст с потолка в блокнот, бешено молотя по кейборду двумя указательными пальцами:
00000000: 4D
00000001: ЗА
00000002: D8
00000003: 01
00000004: ВА
00000005: 00
00000006: 00
Это продолжалось ровно пять минут. Затем Дед заговорил. Монотонно, ни к кому не обращаясь. Танцор включил диктофон.
Это программа в машинных кодах. Это как проблема двухтысячного года. Только это проблема симметричного времени. Рассылаем этот вирус по всей Сети. Он ждет, когда время станет палиндромом. Это произойдет одиннадцатого октября две тысячи первого года в час десять минут и две секунды. Сеть начнет менять левое на правое, а правое на левое. Это конец Маньяка. И конец программы Сисадмина. Все мертвые восстанут из могилы. Зло будет посрамлено. Добро восторжествует.
Глаза Деда закрылись. И он начал медленно валиться набок. Танцор и Следопыт подхватили его и аккуратно перенесли на диван. Раздался богатырский храп.
– Так, Следопыт, быстренько сохрани программу, – начал суетливо распоряжаться Танцор, – вдруг свет, козлы, вырубят. А мы ещё разок внимательно послушаем.
Перемотал ленту назад. И все опять внимательно прослушали откровения Деда.
– Так, что же это за такое особое время он назвал? – спросил Танцор сам у себя, ни к кому не обращаясь.
И настучал его на мониторе:
11.10.2001 01.10.02
– Ничего не понимаю, – констатировал он, прочитав строку справа налево.
– Это не компьютерная запись, – сказал Следопыт. – Надо так:
2001.10.11 01.10.02
– Bay! – заорала Стрелка. – Йес! Мы его сделаем!
– Это, конечно, хорошо, – со скепсисом в голосе заявил Следопыт, – но как мы этот вирус рассылать будем?
– Через «I love you». Как же еще? – изумилась Стрелка такой дубовости.
– Но ведь его каждый дурак знает. Боюсь, номер не пройдет.
– Дураков гораздо больше, чем ты думаешь. И среди них очень много совсем дурных. Открывает первый любовную весточку, приаттаченный файл. Подхватывает дедов троян. A «I love you» по всей его адресной книге рассылает это дело дальше. По его адресам сидят как минимум трое таких же дураков. И каждый из них делает то же самое. Получается цепная реакция. Сервера перегружаются и многие из них тоже цепляют троян. А уж одиннадцатого октября как рванет!
– Между прочим, одиннадцатое будет завтра, – совершенно кстати заметил Танцор, поскольку Следопыт притащил из кухни коробку пива. – Некогда кайфо-вать, блин. Уже три часа. А нам надо не только вирус посеять, но ещё к часу ночи на кладбище поспеть.