И наступило лето
Шрифт:
Арсен покачал головой и присел на торчащий из земли ржавый обломок.
— Я так понимаю, ты уже поняла, что здесь он остался из-за горячей любви к одной женщине в нашем посёлке, — криво усмехнулся он.
Варя устало опустилась на землю.
"Бедная тётя Цвета…"
О встрече с Арсеном Варя тоже никому не рассказала. Только стала ловить себя на мысли, что со всё большим нетерпением ждала каждый шестой день — Арсен старался приходить к скважине
И с каждой новой встречей знакомый Варе мир становился всё огромнее. Здешние жители знали о нём куда больше, чем люди её посёлка. Ещё недавно уверенная, что весь свет погружен в вечные холода, а скважина ведёт едва ли не в другой мир, Варя не без трепета узнавала, что на самом деле всё совсем не так.
Дядька Савка, кажется, начал что-то подозревать. Но пока молчал, только сверлил её красноречивым взглядом.
Варя пыталась напустить на себя беззаботный вид и не давать волю смущению. В конце концов, что тут такого? Свою работу она выполняла исправно, с пустыми руками не возвращалась. Что до Арсена — так это, в конце концов, её личное дело. Даже если в посёлке узнают, что в мире, в который ведёт скважина, оказывается, тоже живут люди, здесь ничего не изменится. Разве только Варе запретят туда ходить из опасения, не случилась бы с ней какая беда. Чужакам никогда не доверяли.
— У нас есть несколько старых книг, — рассказывал Арсен, лежа в тени каменных руин, а Варя, пристроившись рядом, смотрела то на него, то в высокое небо. — Там написано, что давным-давно холод и тепло менялись по очереди.
Варя тихонько вздыхала. Было бы здорово, если бы на смену вечной мерзлоте приходила не та весна, как сейчас — влажная и прохладная, а по-настоящему тёплая, даже жаркая. Чтобы успевали расцвести деревья, чтобы прорастала зелёная трава. Чтобы можно было выйти не улицу без валенок, тулупов и меховых шапок — как здесь.
— Если это правда, интересно, почему всё изменилось?
— Говорят, люди что-то натворили. Будто бы они дали земле такой сильный толчок, что как-то сдвинули её с той дороги, по которой она путешествовала по небу. И одна половина мира осталась в вечном холоде, а другая — в вечной жаре.
— Получается, мы с тобой живём в одном мире?
— Думаю, да. Только в разных половинах. А твоя скважина — это как дверь между ними.
Варя помолчала, пытаясь принять услышанное. Затем недоверчиво покачала головой.
— Но мир ведь такой большой! Люди просто не смогли бы сдвинуть его с места.
— Кажется, в те времена они могли очень много. Столько, что нам даже и представить невозможно.
— Пусть даже и могли. Но зачем? — недоумевала Варя, представляя себе всесильных людей, способных воздвигать гигантские сооружения, даже руины которых до сих пор поражали воображение, и обладающих силой сдвинуть с места весь мир. Неужели они не нашли своим способностям лучшего применения, чем обрекать потомков на вечный холод и вечную жару?
— Не знаю, — пожимал плечами Арсен и задумчиво предполагал: — Может, они просто ошиблись?
— Если они столько знали и умели, как они могли ошибиться?
— Но они же всё равно оставались людьми, так ведь?
Как-то раз Варя принесла с собой горсть снега.
— Холодный, — покачал головой Арсен, дотронувшись до тающего белого крошева, и вздохнул: — Да, было бы здорово получить перерыв от этого вечного лета.
Варя и раньше хмыкала всякий раз, когда слышала из его уст слово "лето".
— Чего тут смешного? — недоумевал Арсен.
В его словаре лето означало противоположность зиме. А ещё летом Арсен называл свой мир, а мир Вари — зимой. Для девушки же это слово не означало ни того, ни другого. "Летом" жители её посёлка обозначали состояние полного счастья.
Арсена это пояснение изрядно позабавило.
— То есть ты не скажешь "я счастлива"? Ты скажешь — "я — лето"? — поддразнил он Варю.
— Я скажу — "какое лето!" Только это должно быть очень-очень сильное счастье, понимаешь? Такое, чтобы было похоже на то, как если бы ты после очень холодной ночи, когда уже не чувствуешь пальцев, когда заледенел до самых костей, вдруг подходишь к костру…
Девушка обречённо вздыхала, осознавая, что не может объяснить глубину слова "лето" человеку, который не прожил всю свою жизнь в жестоком холоде и даже не знал, что это такое — замёрзнуть. И не понимал, какое это ни с чем не сравнимое блаженство — отогреться.
— Всякая глупость не считается, — отчаявшись объяснить, добавила она.
— То есть если я беру тебя за руку, то мурашки, которые бегут у меня по телу — это не считается? А если я тебя обниму? — поддразнил Арсен и вдруг схватил девушку в охапку, — Вот так вот обниму… Ну как, это уже немножко похоже на твоё лето?
Варя хохотала в ответ.
— Похоже? — настаивал он, прижимая её ещё крепче.
— Ладно, ладно, пусть будет весна, — шутливо согласилась Варя на компромисс.
— Ах, весна? — притворно возмутился Арсен. — Ну, что ж, сама виновата, — вдруг выдохнул он и прижался губами к её губам. …Казалось, прошла целая вечность. Бесконечная, блаженная вечность у жаркого костра в середине суровой зимы.
Настоящее лето.
В тот день Варя впервые вернулась из скважины только под утро.
Дадька Савка одарил Варю таким злым взглядом, что она едва не споткнулась на пороге. Но, сделав над собой усилие, подошла к столу и высыпала охапку чуть завянувших растений.
— Я в этот раз очень далеко ушла от скважины, и когда стемнело, побоялась, что могу впотьмах заблудиться. Вот и решила дождаться утра, — спокойно сообщила Варя, стараясь, чтобы её голос не дрожал.
— А я говорил, я всегда говорил, что девчонка-скважница — это никуда не годится, — привычно забормотал дядька Савка. — Что, тоже теперь останешься там? Будешь миловаться со своим дружком, а мы тут — подыхай без лекарств?