И оживут слова
Шрифт:
Я не сразу сообразила, что Альгидрас что-то говорит. Сначала почувствовала, что уху нестерпимо горячо, потом подумала, что у него, наверное, и вправду жар, и только потом до меня дошло, что он что-то шепчет. Я вслушалась.
– …ты только успокойся. Вчера был сложный день. Просто поверь: что бы ни случилось, Радим никогда не сделает ничего тебе во вред. Ты всегда должна ему верить! Он скорее даст себя убить, чем причинит тебе зло. Помни об этом. И, главное, успокойся сейчас. Все уже хорошо.
Я всхлипнула и еще сильнее сжала его плечо. Хотелось сказать ему спасибо, но это показалось мне нелепым, потому что не смогло бы передать и десятой доли благодарности, которую я чувствовала сейчас к этому мальчишке.
— Успокоилась? —
Я просто кивнула, с сожалением понимая, что минутка терапии сейчас закончится, и мне заранее было этого жаль. Впрочем, если Альгидрас так нервно реагирует на женские слезы, что готов обнимать, шептать утешения и еще невесть что… может, взять это на заметку и изредка пользоваться? От этой мысли я улыбнулась, но из объятий высвобождаться не спешила. От него здорово пахло: травами, деревом и еще чем-то незнакомым и почему-то успокаивающим.
— Нам сейчас нужно отсюда уйти, — негромко проговорил Альгидрас, осторожно отстраняя меня.
Он убрал руки с моих плеч и подхватил корзину. Я обратила внимание на то, что он нервничает. На какой-то миг подумала, что это смущение, но быстро поняла, что его нервозность вызвана чем-то другим. Он словно прислушивался к тому, что происходит вокруг, хотя даже не повернулся в сторону домов.
Вытерев слезы рукавом, я неуверенно посмотрела на Альгидраса. Он дышал поверхностно, словно опасаясь вдохнуть полной грудью. Может, я сделала ему больно? Или же ему настолько неуютно от чужих эмоции? Впрочем, что-то мне подсказывало, что дело было не только в чужих эмоциях, Альгидрас, похоже, не очень хорошо понимал, что делать со своими. Он снова по-детски сморщил нос, нервно прикусил губу, а потом поднял на меня взгляд.
— Здесь слухи летят быстрее ветра. К вечеру об этом будет знать Радим, — он замолчал, подбирая слова.
Я посмотрела на него в недоумении. Что такого было в этой сцене? Мы же тут, простите, не оргию на виду у всей Свири устроили. Я расплакалась, он успокоил. Что тут такого?
— Утешение сестры побратима приравнивается к государственной измене? — нервно усмехнулась я.
Альгидрас смерил меня нечитаемым взглядом, разом словно закрывшись. Я почти услышала щелчок. Черт. Я опять сказала что-то не то. Тут же некстати вспомнилась сцена на берегу Стремны, когда он увидел расшитый ворот на платье Всемилы. Я прикусила губу, чтобы не ляпнуть чего-нибудь еще. Альгидрас отвел от меня взгляд и заинтересовался рощей, точно видел ее впервые.
— Я неудачно пошутила, — негромко проговорила я, пытаясь сгладить свои слова.
Кажется, снова не слишком успешно. Впрочем Альгидрас улыбнулся уголком губ:
— Я оценил шутку.
Он как-то нервно поправил повязку на шее. В эту минуту я вновь вспомнила о его ранах, попыталась понять, не успела ли я какую-нибудь задеть, и пришла к неутешительному выводу, что висла как раз на той руке, которую порвал Серый. Подумала, что нужно извиниться, но фраза «оценил шутку», чужеродная для местной речи, окончательно выбила меня из колеи. Когда же закончатся эти шарады? А что, если я насовсем застряла в Свири и мне придется изо дня в день вот так ходить по краю пропасти, каждый раз рискуя сорваться вниз из-за одного неосторожного слова?
— Извини… — автоматически пробормотала я и перевела взгляд на ручей, в очередной раз удивившись тому, как мне удалось так отклониться от того места, где я входила в рощу, ведь была же уверена, что иду по прямой.
— За что?
Вопрос Альгидраса прозвучал с легким удивлением, и я устало пояснила:
— Ты ранен. А тебе пришлось меня искать, да еще рука, а я сейчас ее…
Он досадливо поморщился и отмахнулся, и мне вновь стало неловко, потому что все как-то расклеилось после моей фразы про государственную измену. Фраза прозвучала слишком сложно для местной речи. Оставалось надеяться, что Альгидрас «из-за своей учености» этого не заметит. Впрочем, ему и без того сегодня странностей в поведении Всемилы хватит. Вряд ли та бросалась в его объятия за утешением и жаловалась на брата. Я вдруг подумала, жаловалась ли Всемила на Радима в принципе и если да, то кому? И какой она вообще была? Неужели она заслужила порицание и презрение, которыми одаривают ее свирцы? Мне отчего-то стало за нее грустно.
Альгидрас настойчиво повторил, что нам пора. Я кивнула и вдруг вспомнила, что утешить-то он меня утешил, но от ответа на вопрос ловко ушел.
— Подожди!
— М-м?
Альгидрас, уже шагнувший к ручью, медленно развернулся всем корпусом. Вероятно, крутить головой ему было больно.
— Ты так и не ответил: что именно Радим влил в меня вчера и почему?
Он закусил губу и посмотрел мне в глаза. В первый раз с момента моего появления здесь кто-то смотрел на меня вот так: пристально, словно выворачивая наизнанку. Так, будто для понимания меня ему не хватает совсем чуть-чуть и вот сейчас он получит недостающие знания. Мне стало неуютно. Что ж у него взгляд-то такой… Я попыталась сосредоточиться на своем недавнем открытии, что у него девчачьи ресницы. И веснушки, опять-таки. Да и глупо это — чувствовать себя неуютно, когда на тебя смотрит обычный мальчишка. Сколько ему лет-то вообще?
— Хватит меня разглядывать, — нервно произнесла я, потому что факт наличия веснушек не перекрывал эффекта от пристального и совсем недетского взгляда.
Он усмехнулся, как будто именно этого и ожидал.
— Почему Радим это сделал? — не отставала я.
Альгидрас снова посмотрел на меня и твердо произнес:
— Я не знаю.
И я как-то сразу поверила. Да, он побратим Радима, и Радим доверяет ему очень многое, но все-таки Альгидрас — это не Радим, и он вправду может чего-то не знать. Но я кивнула и произнесла негромкое «спасибо» не только поэтому. Я просто поверила, потому что, когда человек врет, он не может смотреть так открыто и голос его не может звучать так твердо. Во всяком, случае я не чувствовала фальши. Да и кому еще тут верить, если не ему?
— Радим будет очень зол, когда узнает о том, что я тут рыдала у тебя на плече? — неуверенно спросила я.
Альгидрас совершенно по-мальчишески улыбнулся:
— Ну, два раза не убьет, а один я как-нибудь…
— Переживешь? — улыбнулась я.
Он тоже улыбнулся, однако вместо ответа направился к ручью. Это же шутка? Правда? Не может же Радим всерьез разозлиться на то, что его побратим успокоил его сестру? Или может? Да что же у них случилось в прошлом? Неужели вправду роман, и я просто недооценила Радимира, решив, что за подобное он бы непременно убил? Может, он сумел простить? Ведь было же что-то, здесь невозможно ошибиться. Потому теперь Альгидрас и шарахается от Всемилы, как от прокаженной, потому и смотрит сквозь, пресекая на корню все попытки нормального общения. Может, это вовсе не безразличие? Вот и сейчас он нервничает. Да и до этого успокаивал как-то лихорадочно, словно все на свете бы отдал, только бы я побыстрее взяла себя в руки и избавила его от необходимости быть настолько близко.
Я с тоской смотрела в обтянутую потертым жилетом спину. На левом плече кожа вытерлась почти до белого, словно Альгидрас очень часто что-то на нем носил. Я вспомнила сцену на берегу в тот день, когда был ранен Радим. Кто-то из воинов забросил Альгидрасу на плечо колчан со стрелами. Как раз на левое. Вот, значит, откуда эта потертость. Жилет был такой же, как и у других воинов воеводы, значит, Альгидрас начал носить его уже в Свири. Неужели за этот год он так часто носил колчан? Вспомнилась фраза Улеба «Радогостю рана на рану пришлась». Значит, верно, Всемилу искали — «не цветы собирали».