… и просто богиня (сборник)

Кропоткин Константин

Понимая, что сравняться с Сашкой мне опять не удалось, я думал, что никто не видит моей зависти, замешанной на приязни, страхе, соперничестве и поклонении. Но Торпеда, не умеющая правильно распределить мужей и любовников, знающая о биологии ненамного больше нас, восьмиклассников, угадала и сказала то, что сказала, по равнодушному презрению вряд ли даже желая мне плохого.

Тот учебный год закончился. Торпеда стала вести биологию в другом классе, во вторую смену, и исчезла из поля зрения, напоминая о себе лишь поджатыми губами Воблы, с неодобрением слушавшей от литераторши, что

же опять наделала «эта потаскуха». От нее осталось только прозвище: Торпеда, без нее самой оказавшееся совершенно неинтересным и потому слинявшее из моей оставшейся школьной жизни почти без остатка.

Я опять увидел ее лет через пять лет после школы. Она стояла на автобусной остановке под пронизывающим февральским ветром, в старой синтетической шубе, постукивая друг о друга ногами, оказавшимися костлявыми, с крупными буграми коленей, в тонких не по сезону колготках. Она была густо накрашена, отчего выглядела старше своего возраста. Под глазами у Торпеды лежали черные тени, и я устрашился к ней подходить, не желая ставить ее в неловкое положение – ведь я знал ее другой. К тому же ей все равно не было до меня никакого дела. А значит, и мне до нее.

Потом одноклассница рассказала, что Торпеду хотел убить муж. Он сел в тюрьму, а она живет теперь с любовником, моложе себя, и он мучает ее изменами. Из школы Торпеда ушла куда-то. Поменяла квартиру на дом с палисадником.

– Старухой стала, – отчего-то этому обстоятельству радуясь, произнесла приговор моя одноклассница.

Не скажу, чтобы меня история Торпеды сильно огорчила. Все-таки она была и осталась для меня посторонним человеком. Памятным пятном, ярким, но уже не будоражащим.

Вообще, в моей жизни от Торпеды осталось совсем немного. Главным образом – взгляд над учительским столом и равнодушный голос, утверждающий, что мне в жизни придется трудно. С той поры прошло уже столько лет, что мои дети могли бы у нее учиться, если бы они у меня были, а я все еще вспоминаю тихую, непререкаемую убежденность Торпеды, и каждый раз, когда мне бывает плохо – а такое бывает, – я думаю: может, она была права, эта вечная женственность в вечно тесном платье?

А звали ее Вера.

Дева с зубками

– Ему семнадцать, меня посадят, ты как думаешь? – спросила она, приблизив лицо.

У нее круглые глаза, нос довольно крупный, и близко к нему верхняя губа посажена, приоткрывает крупные белые зубы – бруски рафинадного сахара.

Дева С Зубками. Или просто Дева.

Выражение лица у нее немного беличье, правда, орешки она не столько грызет, сколько перебирает – без разбору, что уж попадется. Теперь вот семнадцатилетний любовник.

Сидевший рядом с ней крепыш вид имел довольно зрелый. Стриженый и вальяжный. Цветные шорты, а к ним коричневые туфли с длинными носами, на восточный манер. Ясно, конечно, было, что Дева его старше, но эта разница была и не уродлива, и не смешна. Увидишь таких вместе, не захочется спрашивать о взрослом сыне у моложавой мамы. Их, честно говоря, вообще ни о чем не хотелось спрашивать: ну, сидят двое рядком – значит, так надо.

А она была моложава. Длинное, почти идеально ровное тело без признаков талии. Тонкие ноги с крупными коленками – бугров этих Дева не замечала, любила носить короткие юбки и в привлекательности своей многих сумела убедить. «Яркая баба», – говорили про нее иные мужчины, своими ушами слышал. Особенно ее любили милиционеры и режиссеры – об этом она мне сама сказала, легкомысленно эдак, оправляя на сто рядов перекрашенный пегий пух.

Таких знакомых, как я, у нее наверняка было пруд пруди, но «на дачу» она позвала именно меня. Поехали на электричке ближе к обеду в будний день: кроме нас троих, никого не было во всем вагоне, а говорила она все равно полушепотом. Глаза круглые, словно в удивлении.

– Греховодница, – сказал я шутливо. – Как же тебя угораздило с малолетними?

– А вот так, – отозвалась она с неожиданным задором. – Сам из Интернета стукнулся. – Дева рассказывала, скаля сахарные зубки, а крепыш молчал, не возражая.

Не врет, значит: пришел, увидел, покорил…

Дева редко врала. Хотя могла кидаться словами, будто не очень понимая их смысл. Ляпала первое, что в голову придет. Это или редкая глупость, или какое-то особенно умное легкомыслие: глядя на нее, трудно было поверить, что она способна на что-то предосудительное. До Девы я называл ее Стрекозой.

Говорила, что едем на дачу, а это оказался кусок земли в пяти минутах ходьбы от станции: узкая полоса, стиснутая между высокой насыпью шоссе и бетонным забором. На одном конце пара чахлых грядок, а на другом – дырявый навес. Пыль столбом, и солнце жарит. В железной бочке плесневелая вода.

Змейкой выскользнула из одежды, оставшись в пестром купальнике; тюрбаном замотала на голове яркий платок.

– Ну, – строго посмотрела на кавалера, – ухаживай же за дамой!

Крепыш зашуршал пластиковыми пакетами, выудил что-то вроде скатерти из плотной материи, расстелил ее на земле, на самой плоской грядке, где еще ничего не выросло. Стал выкладывать какие-то судки, пластиковые стаканы, тарелочки – неужто и готовил сам?

Дева готовить не умеет. Питается полуфабрикатами. Однажды у нее на кухне мы пельмени сожгли – слушали ее любимую музыку, оравшую из ее любимого музыкального центра, ради которого она взяла кредит на год. На Деву в милицию жаловались соседи, а ей хоть бы хны.

А сейчас прилегла на скатерть, чуть на бочок, рыбой на блюде.

Раздеваться вслед за ней я не захотел: нелепо как-то сидеть в пыли в купальных плавках. И крепыш обнажаться не стал – только расстегнул пару пуговиц у льняной рубашки.

– С огнем играешь, – сказал я. – Вот придет его мать да выдерет тебе все волосья.

– А у меня еще остались? – Она сделала любимое свое движение, будто оправляя длинную-предлинную гриву; тюрбан величаво качнулся.

Полежав немного, Дева села – приняла другую картинную позу: скрестила ноги, а лицо к солнцу подняла. Под прямыми солнечными лучами она казалась белее и старше. Руки незагорелые, а ближе к плечу как из сырого теста сделаны. Нет, некрасивая.

Пили, конечно, вино. Открывал его, конечно, крепыш. У него, кстати, ловко получилось: зажав между ног бутылку, он сильно рванул штопор, пробка подалась с легким хлопком.