И снова уйдут корабли...
Шрифт:
Этот прославленный человек, командующий многочисленным научным флотом, контр-адмирал, дважды Герой Советского Союза, доктор наук, с первых минут знакомства вел себя так, будто я навестил своего доброго пожилого дядюшку в его хлебосольном старосветском доме, чтобы погонять с ним душистые чаи и потолковать о приятном. Он и в самом деле, встав из-за стола, подошел к двери, приоткрыл ее и кому-то крикнул:
— Веруша! Нам чайку! И покрепче!
С того дня я часто бывал в этом кабинете. И не только по делу. Всегда испытывал радость от общения с удивительным, многосторонне одаренным, исполненным неизменной бодрости и неповторимого «папапинского» юмора человеком.
Когда я вернулся из полугодового плавания в Тихий океан на «Витязе», он, узнав о моей беде — смерти брата, при встрече спросил:
— А мальчишка-то на тебе остается?
— На мне. Буду вместо отца.
Он кивнул, помолчал, негромко произнес:
— У меня своих детей нет. Но я всегда думал о молодых. Баловать их нельзя. Но на первых порах поддерживать обязательно. Подтолкнуть, чтобы в плавании взяли верный курс, — он поднял задумчивые узковатые глаза на карту на стене. — Знаешь что? Сделай его моряком! А? Сделай! Коль будет моряком — будет стоящим человеком.
Решил все случай. А может быть, и не случай, может быть, была здесь предопределенность судьбы.
Однажды мы ехали с Андреем из района Сокола в район Речного вокзала, где Андрей жил со своей матерью и бабушкой. Возле Водного стадиона троллейбус испортился, пассажиров высадили. Был отличный осенний день, рощи, расположенные вдоль Химкинского водохранилища, полыхали золотом.
— Пойдем пешком! — предложил я. — Спустимся к берегу водохранилища. Взглянем на водный простор. На него иногда полезно поглядеть — мысли очищает.
На берегу мы увидели небольшой причал, а возле причала небольшое белое судно — пассажирское, судя по высоким бортам, морского плавания. На борту прочитали: «Васил Коларов».
Я глазам своим не поверил. Неужели он? Тот самый, на котором когда-то я уходил в море из Феодосии? Подошел ближе, пригляделся повнимательней — он! Вот ближе к корме иллюминатор моей каюты — тогда был легкий шторм, и волна временами облизывала его своим пенистым языком.
Как же он, морской скиталец, очутился здесь, в глубине континента, в речных водах, которые тесны даже для него, маломерка?
Возле причала стоял на берегу одноэтажный дом, а у его двери висела вывеска «Московский клуб юных моряков и полярников». И стало ясно: отслуживший свое в Черном море, пассажирский теплоход пригнали в Москву и отдали ребятам — пусть послужит и им уже в тихих подмосковных водах.
Из дома вышли два подростка в морских бушлатах и фуражках с якорями.
— А кого принимают в клуб? — спросил я их.
Они бросили придирчивый взгляд на Андрея, как бы оценивая: стоящий ли?
— Принимают тех, кто хочет в море.
Мы вышли на причал. У трапа стоял вахтенный — такой же подросток, как и те двое, тоже с суровым непроницаемым лицом и в фуражке с якорем.
На трап он нас не пустил:
— Посторонним запрещено!
Мы прошлись по причалу вдоль борта судна. Борт отсвечивал на солнце свежей краской, а иллюминаторы отдавали голубизной — до того были вычищены и вымыты.
— Хочешь, Андрей, я расскажу тебе об этом судне и о человеке, имя которого оно носит?
Мы долго не могли покинуть этот причал: хорошо смотрелся морской теплоход даже на фоне невеликого простора Химкинского водохранилища. Мне вспомнилась встреча с Иваном Дмитриевичем.
— Послушай, а может быть, в самом деле попробовать тебе поступить в этот клуб?
У него загорелись глаза:
— Ты думаешь, могут принять?
В нюне следующего года на знакомом причале у Водного стадиона отходил в учебный рейс по Волге и водохранилищам клубный теплоход «Васил Коларов». На его борту в торжественной линейке выстроились курсанты клуба. У всех были одинаковые темно-синие бушлаты, а на головах настоящие морские фуражки с якорем. Третьим справа, с напряженным лицом, в старании выказать подходящую случаю выправку стоял Андрей.
Перед тем как отправиться в Ленинград, я заехал к Ивану Дмитриевичу. Он был не в духе, и даже его добродушные усики топорщились сердитым ежиком. Оказывается, один из его капитанов где-то на другом конце планеты совершил промах и по недомыслию чуть не угробил судно.
Чувствуя его настроение, я хотел было поскорее убраться восвояси, но он меня задержал.
— Что у тебя, браток?
Я коротко объяснил: пришел, мол, поблагодарить, с легкой руки Папанина мой племянник оказался в клубе юных моряков, окончив среднюю школу, по рекомендации клуба поступил в Высшую мореходку в Ленинграде, на арктический факультет. С сегодняшнего дня он курсант. Так что спасибо за совет.
Мое сообщение размягчило сердце старого моряка, слушая меня, он одобрительно кивал головой, повторял:
— Добре, добре!
А когда я завершил рассказ, вдруг озаботился:
— Надо бы первокурснику подарить что-нибудь по такому случаю.
Оглядел кабинет, остановил взгляд на моделях кораблей, на коралле под стеклом — не коралл же весом в пуд! — перевел взгляд на площадь своего просторного руководящего стола. На столе на видном месте лежала толстая папка, а на ней фотография Папанина: Иван Дмитриевич в полном параде — в адмиральской форме, при орденах.
Он потянулся к фотокарточке. Поднял на меня неуверенный взгляд.
— Ее, что ли? Понимаешь, браток, книгу я написал. Про свою жизнь. Попросили для книги парадное фото. Вот и приготовил. — И вдруг махнул рукой — Ладно! Другую найдут! Я не девица, чтобы раздаривать свою физику на память, но, ей-богу, сейчас ничего нет под рукой подходящего! Пусть уж он меня извинит.
На фотографии написал: «Андрею Почивалову от Папанина, с пожеланием счастливого плавания в дальнем, дальнем рейсе по жизни».