И телом, и душой
Шрифт:
Глупец. Наивный глупец! Кого ты обманываешь? Себя?! Ты не сможешь «просто поговорить». Ты всегда берешь или все или ничего. Если ты будешь говорить, то лишь для того, чтобы уговорить ее вернуться. Но она… она не вернется к тебе… такому! Извергу, монстру, насильнику.
Струйка крови, коснувшись языка, обдала рот солоноватым привкусом, и Максим поперхнулся.
Вот они — следы его преступления, так рьяно выступившие в нем в доказательство его вины.
И это не закончится. Никогда не закончится. Эта тяжесть, что сковала сердце железными путами, не пройдет. Ей некуда уходить, она останется
Когда вышел из душа, впихнув в себя чашку черного кофе без сахара, подошел к телефону, увидел, что пять раз звонили родители. Он не ответил ни на один из звонков. Просто морально не был готов к тому, чтобы разговаривать с ними. Ответил он лишь на восьмой раз, когда, уставшими глазами вновь увидел на дисплее «Мама».
Волнуется, переживает. А что ему ей сказать? Как все объяснить?! Ведь она начнет спрашивать, что случилось. И что ему ей сказать? Оправдываться или проклинать себя, клеймить позором?… Он изнасиловал собственную жену, женщину, которая была… чем-то важным, чем-то догорим для него. Чистый ангел, и он испятнал ее своими грязными руками и нелепыми обвинениями.
И сам теперь оказался повинным во всем.
Но отвечать все же пришлось, и Максим тяжело вздохнул, прежде чем ответить на ее звонок.
— Да, мама? — тихо и вымученно выговорил он.
— Максим!? — взволнованно выкрикнула она в трубку. — Что случилось? Почему ты не подходишь к телефону? Где Лена? Я до нее тоже дозвониться не могу! Что там у вас происходит?!
Максим сильно зажмурился и, не чувствуя губ, выдавил из себя:
— Мам, это долгая история…
— Долгая? — удивилась Лидия Максимовна. — Как долгая?! Пять дней назад все было хорошо! — ее голос сошел до гортанного хриплого стона. — Я Лене звонила, она сказала, что у вас все налаживается!.. Как же?…
Лена сказала, что у них все налаживается. Она так сказала… А он?… Он просто все испортил в одночасье!
Боль пронзила стрелой, руки сжались в кулаки, а на скулах, сдерживая порыв, заходили желваки.
— Мам, — тихо выдавил он из себя, стараясь говорить сдержанно, — давай я приеду и все… объясню? Это не телефонный разговор.
— Что случилось? — надрывным шепотом выговорила та, а потом громче, срываясь: — Что случилось, Максим?! Что ты натворил?!
Его сердце сжимается, в нем бьется его собственная боль, вперемешку с материнской болью, которую он, казалось, тоже чувствует на себе. Она всегда все чувствовала, всегда все знала. И сейчас знает тоже.
— Я солгу, — тихо и спокойно сказал он, — если скажу, что ничего не случилось. Но… это не телефонный разговор, — повторил он более уверенно. — Я приеду к вам… вечером, после работы, и все объясню.
— Где Лена? — с придыханием спросила Лидия. — Что с ней? С ней что-то случилось? Максим, ответь!?
Если бы он знал, Боже, если бы он знал!..
— С ней все в порядке, — проговорил он, а про себя добавил: «Надеюсь». — После работы, мам. Хорошо?
Настойчивость тона его голоса возымела действие.
— Хорошо, — безнадежно выдавила женщина. — Вечером, да? После работы? — уточнила она.
— Да.
Ничего подобного. Ни о какой работе не может быть и речи! У него другие планы.
Как только он попрощался с матерью, то вдруг, спонтанно и неожиданно принял решение. Оно, словно вспышка, взметнулось в его сознании и подожгло фитиль неиспользованных возможностей.
Он
Начинать нужно было прямо сейчас.
Стремительно одевшись, схватив ключи от машины и, накинув на себя пальто, он решительно выскочил из квартиры, набирая уже знакомый номер.
19 глава
Словно проклятый факел в сто тысяч свечей,
Ветер в клочья рвет крик: «Ты — одна, нет другой!»
Что искал я — осталось теперь за спиной:
Недопитой любви пересохший ручей.
Середина ноября встретила их первыми сильными морозами, порывистым ветром и снегом. Здесь, в деревне, ждали зиму с большой неохотой, предчувствуя крепкие морозы и грядущее из-за обильного снега бездорожье, а Лена была рада тому, что белоснежная простыня накрыла природу своим очаровательным колдовским покрывалом, в душе восторгаясь, как ребенок. Когда она так радовалась снегу в последний раз?
Наверное, до приезда сюда, в эту далекую и глубокую провинцию, Лена вообще не знала, что значит радоваться, искренне улыбаться, а сейчас, здесь она ощутила в себе эту способность. Оказывается, она не забыла, как это делать, и терять представившуюся ей возможность не стала. Именно здесь, начав дышать полной грудью, она стала улыбаться каждый день. Сначала натянуто, наверное, даже фальшиво, а потом все искреннее, все дружелюбнее, боле открыто, правдиво, наслаждаясь собственной улыбкой и не считая ее запретным наслаждением. Она могла себе это позволить. Ей никто не запрещал, над ней никто не стоял, указывая, как жить, никто не приказывал, никто не советовал. Она сама принимала решения. Она становилась собой. Одна, среди этих незнакомых, чужих, казалось бы, людей, которые за прошедший месяц стали ей настолько близкими, будто она жила с ними бок о бок много лет.
Почему так бывает в жизни? Многие годы, прожитые под одной крышей с любимым, близким, дорогим человеком, способны сделать вас врагами, а всего месяц с теми, кто был незнакомцем и чужаком, сближает вас настолько, будто вы становитесь близкими друзьями?!
Лена не могла этого объяснить, это, наверное, и не поддавалось объяснению. Просто для нее вдруг стало так. Ей стал близок Николай Иванович, ворчливый, грубоватый и жестковатый начальник. Он никогда на нее не кричал, может, боялся, что она расплачется? Всегда ей все доходчиво, цельно и полно разъяснял. Лена стала замечать, что он ее будто опекает, защищая. Старался даже не выражаться при ней матом, а если с языка и срывалось что-то матерное, он тут же извинялся, смущался и выходил, махнув на все рукой.
— У него дочка почти твоего возраста, — объяснила Лене как-то Тамара. — Вот он, наверное, в тебе ее видит.
Дочку Николая Лена никогда не встречала, но подивилась тому, что дочь он растил один, без жены. Та, как поговаривали в деревне, сбежала от него с каким-то залетным москвичом, да так в деревню и не вернулась. Ветреная была, глупая, бесхарактерная кукушка, бросившая свою малышку на верного мужа. А тот позлился, попереживал, напивался, говорят, до беспамятства, а потом… дочку стал воспитывать. За раз как-то решил, что на нем ответственность лежит, и Марьянку свою он в обиду никому не даст.