И в сердце нож
Шрифт:
На часах было 20.37, на улице еще не стемнело, но в камере все равно окон не было.
Джонни сидел на табуретке под прожектором в центре комнаты, лицом к Броди. Вертикально падающий свет причудливо очерчивал шрам на лбу и вены на висках. Но большое мускулистое тело Джонни было расслаблено, а на лице ничего не отражалось. У Джонни был вид человека, сбросившего с плеч тяжкую ношу.
— Почему вы не хотите, чтобы я рассказал то, что мне известно? — ровным тоном осведомился он. — Если вам этого не будет достаточно, можете продолжать допрос.
— Ладно, говорите, — разрешил Броди.
— Начнем
— Вам не известно, что делал с ножом Большой Джо? — спросил Броди.
— Нет. Он только сказал, что боится носить его с собой. «Не дай Бог, — говорит, — выйду из себя, выхвачу его и зарежу кого-нибудь». Он говорил, что этим ножом можно запросто отсечь человеку голову, даже если захочешь только легонько пометить его.
— Вы когда-нибудь такие ножи видели? — спросил Броди.
— Точно такие — нет. Похожие видал. Но вот точно такие — не приходилось.
Как и в тот раз, Броди вынул из ящика стола нож и подтолкнул его через стол к Джонни.
— Это и есть тот самый нож?
Джонни наклонился вперед и взял его.
— Да, но я понятия не имею, как им могли убить Вэла.
— Это не тот нож, которым убили Вэла, — сказал Броди. — Этот нож обнаружили в вашем кухонном шкафу с полчаса назад. — Он выложил на стол второй нож. — Вэла зарезали вот этим.
Джонни смотрел то на один нож, то на другой и молчал.
— Что вы можете сказать по этому поводу? — спросил Броди.
— Ничего, — ровным голосом произнес Джонни.
— Не могло так случиться, что Большой Джо когда-нибудь забыл его у вас в доме, а кто-то нашел и положил на полку?
— Если и забыл, то я про это слышу впервые.
— Ладно, нам все понятно, — сказал Броди. — Теперь вернемся к Вэлу. Когда вы видели его в последний раз?
— Без десяти четыре, когда я вышел из клуба. Я выигрывал, и партнеры никак меня не отпускали, вот я и припозднился. Вэл сидел в машине и ждал меня.
Броди удивленно посмотрел на него:
— Почему он не зашел в клуб?
— Ничего странного в этом нет, — ответил Джонни. — Он любил вот так сидеть в моем «кадиллаке» и слушать радио. И у него, и у нее были запасные ключи. Так, на всякий пожарный случай. Я никогда не пускал его за руль. Он сидел в машине часами. Он вроде как чувствовал себя большим человеком. Уж не знаю, сколько он тогда просидел. Я не спрашивал. Он сказал, что был у преподобного Шорта и хочет мне кое-что передать. Но было уже поздно, и я боялся, что поминки вот-вот закончатся…
— Он сказал, что говорил с преподобным Шортом? —
— Да, но меня тогда это не удивило, — ответил Джонни. — Я велел ему погодить и рассказать мне позже, но не успели мы доехать до Седьмой авеню, Вэл сказал, что ему не хочется ехать на поминки. Он сказал, что уезжает утренним поездом в Чикаго, а там, мол, видно будет. Поэтому он попросил, чтобы я его выслушал, потому что это важно. Я притормозил и остановил машину возле дома Большого Джо. Вэл сказал, что был у преподобного в церкви, если это можно, конечно, назвать церковью. Это было в два часа ночи, и у них вышел долгий разговор. Но не успел Вэл продолжить, как я заметил типа, который пробирался по улице, прячась за машинами. Я понял, что он задумал ограбить бакалейщика. Я сказал Вэлу: погоди, сейчас будет комедия. Рядом с бакалейщиком стоял цветной полицейский, Харрис, а из окна спальни Большого Джо кто-то высовывался — тоже, видать, решил поглядеть на комедию. Тип вытащил мешок из машины бакалейщика, но тот увидел и вместе с патрульным побежал его догонять.
— Это нам известно, — перебил его Броди. — Что произошло после того, как преподобный Шорт вернулся в квартиру?
— Я понял, что это преподобный, только когда он вылез из корзины, — пояснил Джонни. — Потеха, и только. Он вылез и стал отряхиваться, как кошка, которая угодила в навозную кучу. Когда я понял, кто это, я сообразил, что он перебрал своего зелья — смесь бренди и опиума. Потом он еще разочек приложился к бутылке и пошел обратно. Он ступал осторожно и то и дело отряхивался — кошка, да и только.
Вэл тоже посмеялся. Сказал, что пьяных ангелы носят. Тогда я решил, что можно неплохо схохмить. Я велел Вэлу лечь в корзину, а сам отправился в ночное кафе Окорока, откуда позвонил Мейми и сказал, что в хлебной корзине под ее окнами покойник. Кафе Окорока на углу 135-й и Леннокс-авеню, и на звонок у меня ушло бы никак не больше пяти минут. Но какая-то цыпочка говорила по телефону, и я боялся, что, когда я дозвонюсь, кто-нибудь уже обнаружит Вэла и шутка пропадет.
— Как вы добрались до кафе? — спросил Броди.
— На своей машине. Доехал до 135-й и развернулся. А когда позвонил Мейми, то оказалось, что Вэла убили. Мейми сама сказала мне по телефону.
— Когда вы ехали по Седьмой, выходил ли кто-нибудь из дома? Никто не попался вам на улице?
— Ни души.
— Вы назвались, когда звонили Мейми?
— Нет, я попытался изменить голос. Если бы она меня узнала, шутка пропала бы.
— Но вы уверены, что она вас не узнала?
— По-моему, не узнала, — сказал Джонни. — Хотя, конечно, не поручусь.
— Ладно, с этим все ясно, — сказал Броди. — А зачем вы ездили в Чикаго?
— Пытался понять, что хотел мне рассказать Вэл перед смертью, — сказал Джонни. — После того как Куколка заявилась ко мне и сообщила, что Вэл собирался получить с меня десять тысяч и открыть винный магазин, я решил узнать, что же такое было ему известно, за что я выложил бы десять тысяч. Он не успел мне сказать, а стало быть, мне пришлось разбираться самому.
— Ну и что, выяснили? — спросил Броди, чуть подаваясь вперед.