И вспыхнет пламя
Шрифт:
– Смотрите-ка, настоящая капитолийская дама.
Я подошла чуть ближе. Коснулась пальцами птицы у себя на груди.
– Да уж, вплоть до брошки. Благодаря тебе сойки-пересмешницы стали последним писком столичной моды. Хочешь, верну?
– Не глупи, подарки не возвращают, – ответила Мадж, повязывая волосы праздничной золотой лентой.
– Кстати, откуда она у тебя? – спросила я.
– Это теткино украшение. Вроде бы очень древнее.
– Странно, почему именно сойка?– вслух подумала я. – То есть после всего, что случилось во время бунта, что натворили говоруны...
Сойки-говоруны –
– Сойки-пересмешницы – не оружие, – возразила Мадж, – Это же просто певчие птички, правильно?
– Ага, наверное, – обронила я, но мысленно не согласилась.
Может быть, это и певчие птички – зато они существуют на свете вопреки желанию Капитолия. Никто не ждал, что послушным тварям хватит ума приспособиться к дикой природе, изменить генетический код, размножиться и создать новый вид. Ученые недооценили их волю к жизни.
Шагая по глубокому снегу, я слушаю, как пересмешницы скачут по веткам, подхватывают чужие песни, повторяют их и преображают во что-то свое. Как всегда, на память приходит Рута. Ночью, во сне, я следовала за ней через лес. Жаль, что рано проснулась: вот бы увидеть, куда мы шли.
Да уж, далековато брести до озера. Если Гейл все-таки решит пойти за мной, то потратит уйму сил, которые пригодились бы на охоте. На ужин у мэра он не явился, хотя там была вся его семья. Хейзел сказала: слег от какого-то недомогания, но разве она умеет врать? На фестивале Жатвы мы тоже не виделись. В тот день он отправился на охоту, по словам Вика. Вот это уже похоже на правду.
Спустя еще несколько часов туман раздвигается, и передо мной возникает обветшалый дом на берегу озера. Скорее даже не дом, а маленькая однокомнатная постройка. Отец говорил, когда-то их было множество: остатки фундаментов до сих пор видны. Люди приезжали сюда рыбачить и развлекаться. «Мой» дом – бетонный, поэтому пережил своих сородичей. Из четырех стеклянных окон цело лишь одно, только рама давно пожелтела и покосилась от времени. Водопровода и света нет и в помине, зато печка исправна. В углу вот уже много лет высится поленница. Я развожу небольшой огонек в надежде, что дым будет незаметен среди густой сероватой мглы. Слушая, как потрескивает маленькая печка, беру игрушечную метлу из веток (ее связал отец, когда мне было лет восемь) и выметаю сугробы, скопившиеся под пустыми оконными провалами. А потом сажусь у огня и жду Гейла.
Он появляется на удивление быстро. За спиной – лук и стрелы, к поясу приторочена тушка дикой индейки – видимо, подстрелил по пути. Мой гость медлит на пороге, словно раздумывая, входить или нет. В руках у него – нетронутая сумка с едой, фляга, перчатки. Разозлился, не нужно ему моих подарков. Мне ли не знать, что он чувствует. Сама
Заглядываю ему в глаза. Сквозь понятный гнев проступают боль и обида от моего предательства, которое все называют помолвкой. Эта встреча – моя последняя надежда не потерять Гейла, не лишиться его навсегда. Можно было бы говорить часами, а он все равно бы не понял. Поэтому я пытаюсь перейти прямо к сути своих оправданий.
– Президент Сноу пообещал, что убьет тебя.
Он только приподнимает брови. Ни страха, ни изумления.
– А кого еще?
– Полный список мне не показывали. Однако все наши родные наверняка там есть.
Вроде подействовало. Гейл подходит ближе к печи, садится на корточки.
– И что можно сделать?
– Уже ничего.
Надо бы объясниться подробнее, но я не знаю с чего начать, поэтому просто сижу и хмуро смотрю на огонь.
Примерно через минуту Гейл нарушает молчание:
– Ладно, спасибо, что предупредила.
Я уже собираюсь огрызнуться, но замечаю, как сверкают его глаза. Улыбаюсь – и ненавижу себя за это. Нашла время веселиться. Сначала обрушила на человека такое бремя...
– Знаешь, я кое-что придумала.
– Неужели? – Гейл швыряет перчатки мне ни колени. – На. Не нужны мне подачки от твоего жениха.
– Пит – не жених. Это часть игры. И перчатки совсем не его, а Цинны.
– Тогда верни. – Он забирает и быстро натягивает перчатки, на пробу сгибает пальцы и одобрительно кивает: – Хоть умру с удобствами.
– Я бы на это не рассчитывала. Впрочем, ты же не представляешь себе, что произошло.
– Ну так выкладывай, – говорит Гейл.
И я начинаю с того самого вечера, когда перед коронацией Хеймитч предупредил, что мы с Питом впали в немилость у Капитолия. Рассказываю о том, как долго не находила себе места после возвращения, о внезапном приезде Сноу, выстрелах в Одиннадцатом дистрикте, о нарастающем беспокойстве зрителей, о помолвке, за которую мы ухватились, как за спасательную соломинку, и о немом ответе президента: этого недостаточно. Настало время платить по счетам.
Гейл выслушивает меня, ни разу не перебив. Во время рассказа он успевает спрятать перчатки в карман, достать из сумки еду и приготовить обед. Чистит яблоки, поджаривает хлеб с сыром, бросает в огонь каштаны. Я смотрю на его красивые ловкие пальцы. Все в шрамах, как у меня (прежде чем кожу очистили от любых отметин в Капитолии), но крепкие и умелые. Руки, которые добывают в шахте руду – и в то же время способны сплести почти невидимую ловушку. Руки, которым можно довериться.
Дойдя до места, когда наш поезд пустился в обратный путь, я делаю передышку, чтобы согреться горячим чаем.
– Ну и наломали вы дров, – произносит Гейл.
– Это еще не все...
– Погоди, дай передохнуть. Лучше сразу скажи: что ты задумала?
Я набираю в грудь воздуха.
– Давай убежим.
– Что? – От неожиданности он даже давится чаем.
– Бежим в леса, насовсем.
Его лицо – как бесстрастная маска. Сейчас назовет меня сумасбродкой, начнет смеяться... Я вскакиваю со стула, готовая спорить до посинения.
– Ты сам говорил: должно получиться! Тогда, перед Жатвой. Ты говорил...