И жили они долго и счастливо

Селютина Алёна

Не глядя она послала вторую подушку в мужа, и снаряд неожиданно попал в цель.

– Уйди подобру-поздорову, – попросила Василиса, – а то продемонстрирую свои.

– Натравишь на меня полчище пташек? Не хочу разочаровывать, но солнце уже взошло.

– Кош!..

– Что?

– У тебя аллергия на мои обои, – напомнила она.

– Это да, – вздохнул Кощей. – Что ж, я и утренний кофе ждем тебя на кухне через двадцать минут. Если успеешь, довезу до работы.

И он бросил подушку обратно. Василиса села, откинула с лица копну спутавшихся волос – она была гордой обладательницей светло-русой косы ниже пояса – и в

ужасе представила, как будет приводить их в порядок. Ночью она помыла голову, но сил высушить и заплести косу уже не осталось, и теперь все это безобразие обещало ей веселенькое утро.

– М-м-м… – невнятно промычала она.

– Не волнуйся, – ответил Кощей, приняв это на свой счет. Он педантично застегнул пуговицы на манжетах рубашки и одернул рукава. – Разногласия между супругами – это нормально.

Еще одна подушка прилетела в успевшую закрыться в последний момент дверь. Василиса оглядела спальню, ища успокоения в привычных вещах. В светлых обоях с крупными цветами и развешанных по стенам рамочках с вышитыми птицами. В гиацинтах и орхидеях, цветущих на подоконнике за невесомым кружевным тюлем. В покачивающейся от легкого ветерка, налетевшего из приоткрытого окна, деревянной птахе, закрепленной под потолком. Все было родным и уютным. В большом круглом ротанговом кресле поверх незаконченного рукоделия лежала шаль. За креслом гордо возвышался торшер на трех ногах, а на стене висела полка с книгами. Перед окном стоял стол со швейной машинкой на нем. За резной трехстворчатой ширмой прятались трюмо и платяной шкаф.

Покидать любимую спальню не хотелось, но выбора не было.

– Доброе утро, мир… – протянула Василиса и со вздохом взяла в ладонь прядь волос.

Что-то подсказывало, что спокойное утро ей сегодня не грозит.

В итоге в ворота Конторы Василиса входила не в самом бодром расположении духа, зато со свежесваренным Кощеем кофе. Выпить дома он его не дал – как она и подозревала, борьба с волосами отняла куда больше двадцати минут, – зато перелил в термокружку и вручил в машине. Заботиться о ней он умел.

Контора располагалась на территории бывшего завода, как и многие другие, почившего в скверные девяностые, но каким-то образом урванного совсем уж высоким начальством с острова Буян под скромные нужды Западно-Сибирского отделения. Территория эта была изрядной, скрывалась от глаз людских трехметровым бетонным забором и почти полностью была засажена березами, ветви которых по весне покрывались пахнущими смолой почками, летом шумели на ветру, переливаясь всеми цветами зеленого, осенью устилали потрескавшиеся от времени дорожки червонным золотом, а зимой обрамляли небо черными разводами.

В правой стороне от ворот прятался за березами архив, хранивший в себе библиотеку и склад артефактов. Архивом, где было тихо и спокойно, заведовала Варвара, и Василиса любила заглянуть к ней на чай и поболтать о том о сем.

Длинное зеленое двухэтажное здание, похожее на кособокий паровоз, занимало общежитие. В нем царствовала Елена. Там обитали сотрудники Конторы, которые по какой-то причине не могли жить в городе, селились делегации с Буяна и командированные, а также те, кто только-только перебрался в этот мир из соседнего Тридевятого и теперь пытался к нему адаптироваться.

Справа от ворот в самом дальнем углу расположился Отдел магической безопасности, которым железной рукой руководил Сокол. Местные байки

гласили, что его именем темные пугают своих детей.

Баюн же и его подчиненные занимали бывший административный корпус завода. В девяностые и в начале двухтысячных в нем что зимой, что летом стоял лютый холод, здание словно пыталось избавиться от своих новых обитателей. Но потом потихоньку обжились, наполовину магией, наполовину недобрым словом наладили отопление, а затем на место администратора пришел Данила-мастер и с каким-то болезненным, граничащим с помешательством упрямством и упорством начал налаживать быт. Наверное, хотел забыться в работе, а все были только рады его трудовому энтузиазму, и никто ему не мешал. Одна лишь Божена – их Снегурочка – вздыхала тяжко. Ей были по нутру стылые коридоры, вечные сквозняки и невозможность согреться. Впрочем, каждую весну она шла к себе в комнату, выпивала зелье мертвого сна и засыпала до первого снега. А зимой все равно приходилось одеваться потеплее…

Василиса миновала сводчатые перекрытия главного входа, вышла в коридор, эхом подхвативший ее шаги, и остановилась у лестницы. В каморке под ней горел свет. Данила – высокий, светловолосый, кудрявый, но вечно хмурый и словно вытесанный из горной руды, что сильно портило привлекательность его черт, был на месте и, когда Василиса постучала и вошла, оторвался от работы и взял полотенце, чтобы вытереть руки. Василисе как-то довелось прикоснуться к его руке, она была холодна и тверда, словно камень.

– Утра доброго, – без всякой улыбки поприветствовал он.

– И тебе, – отозвалась Василиса. – Про гостей ночных слыхал?

– Это про тех, которых Кощей на своем псе доставил? – усмехнулся мастер.

Василиса поморщилась. Она не то чтобы не любила пса, призываемого огнивом, скорее старалась не иметь с ним дел. Пес охотно или, во всяком случае, без явного нежелания служил ее мужу, но на нее смотрел исподлобья, и она старалась не приближаться к нему без надобности. А что использовать его как транспортное средство было плохой идеей, она понимала еще до того, как ей пришлось убедиться в этом лично, проехав на нем по болоту до машины, а потом от машины до кабинета Баюна.

– Про них самых. Ночью тихо было? Что Баюн?

– Серчает начальник. Был у него с утра, опять стол полировать заставил. Еще немного, и от столешницы ничего не останется. А ты сейчас к нему?

– Надеюсь, до вечера не свидимся.

– Это правильно. Пускай успокоится немного. Что там за дети-то?

– Ничего страшного мы не нашли. Сегодня иду беседовать. Дети как дети, разве что колдуны.

– А я слышал, девчонка наложила отпугивающую сеть почти на все болото.

– Все-то ты, Данила, слышишь.

Данила пожал могучими плечами, мол, кричать меньше надо. Василиса улыбнулась в ответ, и он вернулся к работе.

Она вышла из каморки, закрыла за собой дверь и с тоской посмотрела на нее. Василиса никогда не строила иллюзий насчет того, во что могла бы превратиться ее жизнь в этом мире. Тишина и одиночество. Работа и закрытая дверь. Наверное, именно поэтому она и заходила поздороваться с Данилой каждое утро. Чтобы он не забыл, как разговаривать с людьми, чтобы знал: о нем вспоминают и просто так, безо всякой надобности. Порой Василисе казалось, что он действительно рад ее визитам. Хотя, возможно, просто смирился с ними и по какой-то причине не хотел ее обижать.