Ибн Баттута
Шрифт:
Итак, будем считать, что Ибн Баттута в Булгаре не был.
Долгий, тягучий, знойный рамадан он провел в ставке ордынского хана, где, по его собственным словам, успел нанести визиты всем наиболее значительным лицам, в том числе ханским женам и сыновьям.
Затянувшееся пребывание в Золотой Орде начало тяготить Ибн Баттуту. Отвыкший за годы странствий подолгу сидеть на одном месте, он затосковал, ушел в себя, с нетерпением ожидая удобного повода испросить разрешения хана на отъезд из его ставки.
Такой повод не замедлил представиться. Сразу же после праздника Узбек-хан собрался
В Хаджи-Тархане одна из хатуней, юная Баялун, беременная на пятом месяце, стала просить Узбек-хана отпустить ее в Константинополь, к отцу, византийскому императору, где она надеялась разрешиться от бремени в окружении близких и родных. Узбек-хан не стал противиться ее воле и повелел готовить царский обоз.
Ибн Баттута, настроившийся на отъезд в Хорезм, мигом изменил свое решение. Перспектива побывать в стране неверных, еще недавно представлявшаяся ему дикой и бессмысленной, неожиданно увлекла его, да так, что он перестал спать ночами, обдумывая со всех сторон, как лучше всего преподнести хану свою неожиданную прихоть.
Узбек-хану просьба Ибн Баттуты не понравилась.
— Баялун едет к отцу, румийскому василевсу, — сказал он, нахмурясь. — Царской дочери будет царский прием. В тебе же неверные усмотрят врага, и, неровен час, кто-нибудь из баловства всадит тебе в спину кинжал. А я, как ты видишь, ценю тебя и не желаю твоей гибели. Дело, конечно, твое, но мой совет — оставайся в ставке, а не захочешь — дам тебе в дорогу все, что необходимо.
— Мне нечего бояться, — осторожно, но с напором возразил Ибн Баттута. — Покуда я нахожусь под твоим покровительством, никакая опасность меня не страшит.
Узбек-хан ничего не ответил. Хлопнув в ладоши, он вызвал казначея и велел ему выделить Ибн Баттуте тысячу пятьсот динаров, присмотреть для него дорогую одежду и отобрать из ханского табуна несколько добрых коней.
Началась подготовка к отъезду. Ханские жены были чрезвычайно добры к Ибн Баттуте, одарили его серебряными слитками. Всех превзошла ханская дочь Ит Кучук: она послала Ибн Баттуте лучших коней из своего табуна, несколько сундуков с одеждой, беличьи и собольи меха.
Принимая подарки, Ибн Баттута на всякий случай по пять раз на дню посылал благодарения аллаху, наблюдая за гулямами, которые, тяжело дыша, поднимали окованные железом сундуки на громоздкие, о четырех колесах повозки, довольно прицокивал языком, притворно поругивался, браня носильщиков за нерасторопность.
Десятого дня месяца шавваля огромный, без конца и края, обоз наконец-то выступил в путь. На первом перегоне юную хатунь сопровождал сам Узбек с женами; от тысяч копыт, потревоживших растрескавшуюся от зноя землю, поднималась волнами, долго не улегаясь, стена пыли, исчезавшая лишь у горизонта, и, когда в голове колонны распрягали коней, устраиваясь на ночлег, плетущимся в хвосте оставалось пути еще на несколько часов.
После первой ночевки Узбек-хан простился с женой и, развернув свой обоз, укатил в ставку;
Весь караван состоял из четырехсот телег, да по обочинам, где еще не вытоптана трава, гнали около двух тысяч подменных верховых и тягловых лошадей, несколько стад волов и с две сотни верблюдов.
Охранники знали Ибн Баттуту в лицо. Дважды в день, на утренних и вечерних привалах, он наведывался к хатуни Баялун, прижимая правую руку к груди, кланялся, расспрашивал о здоровье. Молодая ханша была приветлива с ним, всякий раз дарила ему коней, которых у Ибн Баттуты постепенно собралось около пятидесяти.
Через полтора месяца пути у пограничной крепости Диамполис обоз был встречен почетным эскортом, высланным из Константинополя. В свите хатуни появились румийские повитухи, которых направил к ней ее отец, византийский император Андроник III.
Во время стоянки в Диамполисе случились некоторые перемены. Степь окончилась, впереди были горы. Тяжелые повозки за ненадобностью пришлось оставить в крепости, а все добро перепаковывать и вьючить на низкорослых мохнатых мулов, которых в избытке пригнал сюда румийский военачальник Никола. Оказавшись в родных пределах, Баялун не забыла Ибн Баттуту, послала ему шестерку мулов и строго-настрого приказала Николе следить, чтобы магрибинцу и его спутникам никто не причинил зла…
В Константинополь огромная процессия входила к вечеру, когда заходящее солнце окрасило медным цветом брусчатку улиц, стены домов, купола церквей. По всему городу празднично перезванивались колокола. У ворот императорского дворца произошло небольшое недоразумение. Увидев Ибн Баттуту и его спутников, стражники с криками «сарацины!» преградили им путь.
— Я не могу пропустить их без разрешения, — ответил начальник стражи растерявшемуся Николе.
Уговоры не помогли. Пришлось задержаться у ворот и ждать, пока посланный во дворец человек не вернулся с приказом немедленно пропустить чужеземцев. Неразговорчивый пожилой румиец проводил их в отведенный ям особняк, неподалеку от покоев хатуни, и вручил Ибн Баттуте связку тяжелых ключей. Позднее он же принес гостям подписанные императором охранные грамоты и сообщил, что поутру глашатаи объявят на всех рынках о том, что мусульмане, прибывшие с хатунью, являются гостями императора и в силу этого пользуются правом неприкосновенности.
Император Андроник III принял Ибн Баттуту лишь на четвертый день.
Перед входом в Тронный зал Ибн Баттуту подвергли тщательному досмотру.
— Таков обычай, — дружелюбно улыбаясь, сказал стражник. — Нам велено обыскивать каждого, кто входит к императору, будь то знатный вельможа или иностранный посланник.
Не понимая, что ему говорят, Ибн Баттута беспомощно огляделся по сторонам. У двери стояли трое мужчин. Увидев растерянность Ибн Баттуты, один из них направился к нему и, вежливо поклонившись, заговорил на арабском языке с легким иудейским акцентом: