Идеальные любовники
Шрифт:
Я хотела расти и развиваться, побывать везде, где я еще не была, увидеть мир, написать десятка два приличных книг и сценариев, носить эксклюзивные вещи от дизайнеров, купить квартиру, попасть на «Оскар»… Женя хотел по вечерам смотреть «Комеди Клаб» и чтобы его не трогали. Трогать себя он разрешал только тогда, когда не было работы. А работы не было почти никогда. Мой дорогой муж полностью находился во власти своего отца и никуда уходить от него не стремился, справедливо полагая, что он и делать-то ничего больше не умеет.
Короче говоря, нам было непросто. Мы были из совершенно разных жанров персонажи. Меня было много, я все время чего-то желала, куда-то стремилась,
Муженек попался на сбыте мелкой партии героина, работы как раз не было, отец в долг денег не давал, я выела ему весь мозг за отсутствие копеек даже на карманные расходы…
Менты за ним гонялись по крышам и по каким-то немыслимым перекладинам, однако поймать не смогли, все-таки папина каскадерская подготовка давала о себе знать. Мой любимый ловко сбросил партию порошка им под ноги.
Затем он сутки рыдал по телефону, прячась на хате у друга, что, дескать, я могу никогда его более не увидеть. О, беда, беда, горечь разлуки и расставания!
Далее он под руководством папы взял курс на киноэкспедицию в Белоруссию, город Гродно, теперь уже вышедший на экраны фильм «Брестская крепость». И больше я не встречала его никогда, а ведь мы прожили семь лет и очень любили друг друга, могли часами говорить по телефону, как будто в первые дни знакомства, мечтали о детях.
Я похоронила любимую собаку, которую мы перед этим долго лечили на последние деньги, сами чуть ли не голодая, и он боялся, что я не переживу такого горя, такой утраты, и все время был рядом, разговаривал со мной тихо, понимая, как тяжело мне вставать с кровати и начинать новый день… Хотя, подумаешь, чего уж там, не человек ведь, собака всего лишь.
Во сне он частенько спасал меня от недругов, на полном серьезе сгребая в охапку и скидывая с кровати… Он всегда держал меня за руку, ему надо было меня касаться, и самой большой обидой было, если ночью я отказывала ему в своем плече, куда он обычно так любил приложить буйную голову. Он был уверен, что мы умрем в один день. Он плакал вместе со мной, когда мне было плохо. Он никогда не давал мне мыть посуду, оберегая мои руки. Но я не видела его более никогда, за исключением одного только раза…
В день свадьбы бывшего мужа
(почти по Розову)
Разумеется, все разрешилось самым банальным образом. Загулявший муж вспомнил о своей великой любви и, не таясь и не медля ни секунды, сбежал под покровом ночи к бывшей жене. Друзья же его, тем временем принявшиеся отмечать новый брак своего любезного братана, лениво томились на кухне, с озлоблением перешептываясь: мол, как же это так можно, прилетела, год ее не видели, пришла как к себе домой, увела якобы поговорить, и дело с концом.
Дальше уже все развивалось по всем правилам драматургии, новая жена от четвертого июня текущего года, какая-то ассистентка какого-то там гримера, аккурат за 20 минут до пришествия жены за номером раз отбыла на ночную смену: мокнуть под дождем, зарабатывать для семьи денежки и, вероятно, мучиться от токсикоза, ибо пребывала, блаженная, на втором месяце беременности от общего их мужа – коварного обольстителя и цветка солнечного по жизни, с радостью делящегося собой, родимым, со всем, что движется, ползает, просто лежит пластом, главное, чтобы было женского рода. (Потом-то беременность удивительным образом рассосалась, но не будем делать из моего несчастного за номером два полного идиота и лоха, как говорится, чилийского.) В этом-то он оставался верен
И вот тихим призраком нес он этот конструктор на месте некогда небесного черноокого лика и некое гордое понятие о том, что ему удалось-таки доказать всем, что он мужик, и вырваться, вырваться, аки сокол ясный, в поднебесье из-под гнета бывшей жены-тиранши, писаки, актрисы и самодурки в одном лице.
Итак, муж двоих умчался с подлюкой женой за номером раз в даль темную, якобы навсегда забытую, а именно в Коньково, мать его сити, в похабнейшую ресторашку азербайджанского содержания, а затем в квартиру ненавистной тещи, у которой в свое время нахапал денег взаймы, но по простоте душевной отдать забыл.
Все последующие ходы были известны: рыдания, страдания, охи и ахи, я тебя никогда не забуду, но пути наши разошлись навсегда, ты хотела денег, а я вот взял и подобрал (вопрос, из каких таких темных, пропахших перегаром киношных глубин) себе общаковую сиротинушку, и я век теперь буду ей верен, точка.
Жена же новая, работящая, щекастая, протертая киношным мужичьем толстушечка с вечным бокалом пивасика на фотографиях, держит связь, думается ей, контролирует своего болезного, и он, все же муж в законе, одной рукой пишет эсэмэски (эх, сохранить бы сей документ для истории на предмет изучения природы грамматических ошибок и обыкновенной лжи всех мужиков планеты Земля своим вмиг разлюбленным женам), другой жмет к раздвоившемуся сердцу свою красавицу, подлюгу вероломную. Страсти накаляются, у подлюги уже нет глаз от слез, стерлись глаза, на это блистательное лицо китайского пчеловода в ужасе посматривают знакомые официантки, то и дело принося бумажные салфетки. О ужас, ужас, позор возвращения, прощания и нового, неотвратимого и овеянного самым большим и глубоким чувством брака каскадера и киношной обслуги.
Однако дело близится к утру, гримерша должна уже подъехать, касатик точит коньки, дабы убраться к себе в Выхино и не быть замеченным ни в чем противоестественном на первой неделе нового священного союза. Время, то бишь вечный помощник прелюбодеев, исходит на нет, а окончательная точка прощания так и не поставлена. Разумеется, не забываем о драматургии, финал – это самая главная часть, и этот финал без всяких прикрас происходит у них совершенно неподалеку, в квартире тещи, якобы зашли туда еще поплакать и вздремнуть обнявшись. Финал был точен, впечатляющ и прекрасно драматичен, как последний аккорд композитора Моцарта в «Реквиеме». Выяснилось, никакие пластины в челюсти процессу финала помешать не могут.
Дальше события убыстряются: муж двоих в панике рыщет по комнате, с космической скоростью натягиваются штаны, носки, рубашка, теряются документы, ручки, ключи… Все, любезный за дверью, он уже в лифте, страшно, о как страшно после содеянного бежать отсюда, как будто ничего и не было. Забыть это проклятое точеное лицо с невинными заплаканными глазами… Забыть, туда, в свой свонявшийся гримваген, к тому спешить скорее, что должно народиться когда-нибудь, пока очень не скоро.
Сбежал. Казалось бы, пьеска сыграна, дешевый такой водевильчик. Любимый чужой муж уже там, как выяснилось, отправляет на утренную халтуру неспавшую, нежравшую свою добытчицу. Писака даже немного завидует ей: ну надо же, какое здоровье, какое исполинское стремление содержать своего мужчину, пока тот, не забываем про пластину, находится в весьма плачевном состоянии…