Иден
Шрифт:
— Люди рассчитывают на цыган, которые захотят купить именно такие вещи. Садись. Это забавно.
Я серьезно сомневаюсь в том, что это может быть забавно и что буду смеяться.
Он везет меня в фантазийный с дубовыми панелями, удостоенный звезды Мишлена ресторан, «Hibiscus». Винные бутылки поблескивают в серебряных ведерках. Внутри не пахнет едой, а скорее духами от жирных котов из Мейфера (фешенебельный район в Лондоне). Персонал сдержанный и безупречный с превосходным вниманием к клиентам. Коктейли от заведения, деликатесы и обильное количество кислого
— Что ты будешь? — спрашиваю я Джека.
— Жареного поросенка с ирландскими морскими ежами.
— Я никогда не пробовала раньше морских ежей. Они вкусные?
— На любителя. Они обладают грязным, сексуальным ароматом, — говорит он шепотом и его глаза опускаются на мои губы.
Вот опять, сладкий трепет возникает от его взгляда у меня внизу живота. Я отвожу глаза.
— Я буду желтоперого тунца с запеченным артишоком в пене Херефордшир сосны.
Он кривит лицо.
— Тьфу... я не смогу есть пену. Она напоминает мне больную кошку.
Но это не пена, а живые морские ежи, которые подаются со сладким картофелем, один взгляд на которых делает меня больной. Я почти выплевываю это ископаемое, похожее на варево, как только Джек кладет мне его в рот. Он смеется над выражением моего лица.
Когда Джек смеется, то выглядит совершенно другим человеком. Он перестает быть твердой задницей с хладнокровным взглядом гангстера. Подумать только — он становится по-настоящему прекрасным. Я просто пялюсь на него в открытую, удивляясь, насколько беззаботным, красивым и молодым, он вдруг становится. Голос полный тревоги шепчет, вызывая на моих обнаженных руках покалывание и поднимая волоски: «Ты влюбляешься в него... Ты... Ты».
Я откидываюсь на спинку кресло, аппетит пропадает. Беспокойство, подобно касторовому маслу, течет вниз по моему горлу.
— Что случилось? — спрашивает он.
— Ничего.
В конце концов у нас двоих пропадает аппетит. Мы отказываемся от десерта и от кофе. Маленький шоколадный птифур так и остается несъеденным. Джек оплачивает счет, и мы садимся в машину. Ночной воздух, наполненный прохладой, треплет мне волосы. Музыка громко звучит, выбивая какой-то ей ведомый такт. Я начинаю беспокойно ерзать на пахнувшем кожей сиденье, у меня стягивает живот.
Мы попадаем внутрь в светло-песочное фойе, а затем в элегантную гостиную, Джек зажигает свечи. Я же укладываю себя на девственно-белый ковер на полу.
— Хочешь выпить?
— Неа.
Он идет к полированному бару, зажигает светильники и наливает себе хорошую порцию виски, тут же выпивает ее и направляется к низкой белой кушетке, которая стоит на литых когтистых лапах. Ложится на нее и несколько минут молча смотрит на меня. Я наблюдаю за ним, глядя снизу-вверх, не двигаясь. В его глазах поблескивает пламя от свечи, кожа выглядит такой темной и очень красивой, словно вырезанная из дерева. Я думаю о его члене, имеющем пряный запах. Я хочу взять его в рот, бедра самопроизвольно раздвигаются.
— Иди сюда, — приказывает он.
Я приподнимаюсь на руках и ползу к нему, к его эрекции, он притягивает меня к себе руками. Я опускаю подбородок на белую кушетку между его расставленными ногами. Он нежно проводит по волосам,
— Мы цыгане верим в волшебство и в фей обольщения. Люди являются легкой добычей для них. Если они накладывают свои чары обольщения на человека, он становится одержимым и заколдованным. Он никогда не увидит именно то, что на самом деле находится прямо у него перед глазами. Он бродит по миру под кайфом, находясь в клубке похоти, как наркоман, — он очерчивает мои губы своим большим пальцем. — Ты похожа на такую фею. Твои глаза. Ты фея, Лили?
Я медленно отрицательно качаю головой, сердце очень сильно колотиться в груди.
— Это была долгая ночь, — бормочет он, наклоняя голову, чтобы поцеловать меня. Наши губы соприкасаются. Его рот требует от меня полной капитуляции. Я вбираю в себя его бархатный твердый язык с довольным вздохом. Он прав, это была действительно длинная ночь. Слишком длинная. Он поднимает меня за бедра к себе на колени, словно я скользкая безногая рыба. Его губы по-прежнему не отпускают мои, очаровывая, даря тепло и обещание, он укладывает меня на диван, лишая последнего клочка одежды.
Он приподнимает голову, его губы стали темно-красными от моей помады.
— Мы не предохранялись прошлой ночью, — отмечает он.
— Я позаботилась об этом сегодня утром, — шепчу я, глядя в его глубокие глаза, словно в океан во время шторма.
— Я не кончал внутрь женщины с семнадцати лет, — признается он.
— Джек?
Он приподнимает одну элегантную темную бровь.
— Ни один мужчина не кончал в меня никогда, — говорю я ему.
У него появляется румянец, как у завоевателя, испытавшего триумф от своей победы, его взгляд, бродящий по моему телу, светится глубоким удовлетворением собственника. Его восхитительно сильные руки приподнимают мою грудь, заявляя права. Он упивается от одного только факта, что мое тело принадлежит ему. Соски тут же твердеют, у меня по коже расползаются мурашки. Я гляжу на него, как завороженная.
Он тяжело дышит, челюсть сжата, член настолько сильно выпирает из его брюк. Воспоминание его гладкого, обнаженного накаченного тела, прижимающегося ко мне, вызывает неимоверное возбуждение — сильное, одурманивающее. У меня между ног становится мокро и горячо. Я тянусь к его молнии, быстро раскрываю. Он приподнимается. Я наблюдаю, как Джек снимает рубашку, брюки и боксеры. Его кожа светится от бликов свечей.
Он наклоняется к брюкам, пытаясь отыскать в них карман. Я знаю, что он ищет. Я слышу шуршание фольги от презерватива и накрываю его руку своей. Он смотрит на меня.
— Ты уверена?
Я утвердительно киваю.
Брюки выскальзывают из его пальцев, его большая рука опускается мне на живот. Я смотрю на его мужское достоинство с прекрасно сделанным тату, которое гордо выпирает и такое большое. Он раздвигает коленями мои ноги. Медленно пытается вставить головку. с нарисованным яблоком, в меня, но у меня все так болит и опухло после вчерашнего, что возникает такое ощущение, будто я раскололась напополам. Я проглатываю крик боли, глаза расширяются, рот открывается в шокирующей букве «О».