Иди на Голгофу. Гомо советикус. Распутье. Русская трагедия

Зиновьев Александр Александрович

Реальность

Мое блаженное состояние длилось всего несколько дней. Энтузиаст вернулся в Пансион радостнее обычного и сразу же накинулся на меня без всякого повода. Это значит, что слух не подтвердился. «Погодите, — сказал я Энтузиасту ледяным тоном, желая подпортить ему настроение, — назначат меня директором „Центра“… не заместителем, а именно директором!., тогда я вам покажу, что такое настоящий социализм». Энтузиаст побледнел и залепетал что-то насчет борьбы мнений среди единомышленников. На деньги, сэкономленные на уборщице, он купил на распродаже джинсы и дубленку — мечту гомососа.

Допрос

— Что вам известно об исследованиях в области парапсихологии в СССР?

— Разговоры на эту тему велись в Комитете интеллектуалов, но в самых общих чертах. Примерно в таком духе. Самый мощный источник всех зол и самое мощное оружие — человеческий мозг. Вместе с тем самое дешевое и уязвимое. Зачем тратить огромные средства на атомное и бактериологическое оружие, которые

в случае массового применения почти наверняка выйдут из-под контроля и последствия которых скорее всего кончатся мировой катастрофой? Гораздо интереснее сосредоточить внимание на человеческом мозге и найти способы воздействия на него. То, что здесь называют парапсихологией и что служит предметом увлечения для советских неудачников, есть лишь маскировка этой программы.

— Но ведь эта знаменитая целительница есть факт! И есть многочисленные свидетельства воздействия на психику на расстоянии!.. Передача информации, например!..

— Эта целительница на девяносто девять процентов жулик и советская «липа». Специально для западных сенсаций. И для советских калек всякого рода. Таких «целителей» в России было пруд пруди. А что касается воздействия на психику на расстоянии непостижимыми для науки путями — это сказки для невежд. Слухи такого рода распускаются специально с целью отвлечь внимание от главного — от изобретения оружия, поражающего мозг людей научно контролируемыми путями. Что же касается воздействия на волю и сознание людей на расстоянии, то могучие «идеальные» средства для этого давно существуют и действуют: идеология, пропаганда, манипулирование массовым сознанием. И это воздействие давно осуществляется практически.

Открытие

Здание Пансиона довольно старое. Никакого мусоропровода. Мусор мы носим сами в целлофановых пакетах в подвал, где стоят мусорные баки. Однажды, сунув свой пакет в бак, я обратил внимание на обрывки бумаги со словами на русском языке. Ну и что, подумал я, ты же тоже выбрасываешь таких обрывков воз. И пошел к себе. Но что-то заставило меня вернуться обратно и собрать бумажки. Запершись в комнате, я сложил обрывки. Хотя кое-каких кусков не хватало, прочесть можно было. Это, по всей вероятности, был фрагмент черновика докладной записки о поведении советских эмигрантов в городе. Я заранее был уверен в том, что такие доносы тут делаются регулярно, и не одним человеком. Но моя уверенность носила абстрактный характер. Я переживал ее, как сытый человек переживает тот факт, что голод есть недостаток пищи и что многие на планете голодают. Прикоснувшись же к реальности доноса, я почувствовал себя как человек, сам оказавшийся в ситуации голода. Кто автор вот этого доноса? Кому он предназначен? Конечно, проще допустить, что все пишут доносы на всех, и жить себе спокойно. Спокойно? А если в этих доносах идет речь о тебе? А если они могут повлиять на твою судьбу? Нет, это игнорировать нельзя. Надо установить наблюдение за советскими эмигрантами, выносящими мусор, и за их бумажками. Рано или поздно должно что-то мелькнуть, касающееся тебя. Главное — делать это надо в соответствии с методами конкретной социологии и проявить терпение. Если бы мои бывшие коллеги в Москве узнали о том, как я использую свою профессиональную подготовку и способности, они надорвали бы животы от хохота. Новая отрасль науки: социология помойки. А я, чего греха таить, рассчитывал на то, что мне будет предложена хорошая работа в солидном университете или исследовательском институте.

Сооружение

Чем больше я смотрю на мое Сооружение, тем менее безобразным оно мне кажется и тем больше овладевает моим воображением. Оно очень похоже на развалины гигантского средневекового замка. Я бы на месте строителей так и оставил его в недостроенном виде. В таком виде оно напоминает о бренности всего сущего.

Мы и Запад

Время от времени здесь разоблачают советских шпионов. Но как это делают! Тут никто не удивился бы, если бы появилось такое сообщение ТАСС: в такое-то время и в таком-то месте группа советских шпионов будет пересекать границу в направлении Запада; просьба к пограничным службам и западным властям не препятствовать переходу и оказывать содействие советским разведчикам, ибо они переходят границу с научными целями — воровать секретные научные открытия и технические изобретения.

Тени прошлого

Мои отношения с Дамой улучшаются. Я оказался даже в числе приглашенных к ней домой. Собрался цвет эмигрантского общества. Было довольно весело. По советскому обычаю много пили и жрали. Пели русские песни, в том числе «Катюшу». Отпрыск старого дворянского рода был убежден, что это — старинный русский романс. Я его поправил: цыганский романс. И он охотно согласился со мной. И стал обращаться ко мне на ты, точь-в-точь как в захудалой московской забегаловке. Мне было очень приятно. И мы с ним здорово поднабрались.

Никогда не бывавший в Советском Союзе поп говорил о мощном религиозном подъеме в России. Его дружно поддержали. Я тоже присоединил свой голос к ним. Дело дошло до того, сказал я, что даже старые большевики вместо «Интернационала» на партийных собраниях поют «Отче наш». А советского патриарха наградили орденом Октябрьской Революции за религиозный подъем. Поп сказал, что Церковь выстояла в борьбе с режимом, и это главное. Когда советский режим рухнет, тогда она… Рухнет вместе с режимом, добавил я. Поп не успел сообразить, что

я сказал, и автоматически согласился. Потом он весь вечер оправдывался, что согласился с моей репликой по инерции. Сравнительно молодая женщина, которую все почему-то называли княгиней, успокоила надоевшего всем попа: сказала, что советский режим рухнет не скоро. Человек, говоривший по-русски с американским акцентом, сказал, что он тоже считает это «пресловутое русское религиозное возрождение» выдумкой КГБ. Он попросил меня рассказать ему кое-что об этом. Я наговорил ему кучу сказок и анекдотов. Среди них анекдот о том, как поп погрозил верующему, отказавшемуся целовать крест, поставить вопрос о его поведении на партийном бюро. Человек с акцентом хохотал так, что буквально чуть не свалился со стула. Но в этом балагурстве я высказал и здравые мысли. Русская Православная Церковь, сказал я, существует целиком и полностью под контролем властей. Если бы раскрыть эту реальную картину контроля в деталях, тут в нее просто не поверили бы. Решили бы, что это есть выдумка КГБ. Почему религия допускается в Советском Союзе? Она отвлекает на себя известную сумму недовольства и помогает властям манипулировать массами населения. Она удобна. И между прочим, выгодна государству экономически. Я знал хороших специалистов в Москве, которые располагали богатейшим материалом на эту тему и могли бы написать сенсационные книги, разоблачающие сказки насчет «религиозного возрождения». Но материалы эти засекречены, а книги такие печатать запрещено. В строжайшем секрете хранятся материалы, разоблачающие сущность современной русской Церкви! Почему? Да потому, что власти заинтересованы в сохранении именно такого положения вещей.

Человек с акцентом попросил меня назвать имена специалистов, о которых я упомянул, а также имена агентов КГБ в «религиозном возрождении», если таковые мне известны. Я ему продиктовал длинный список, включив в него всех известных мне сотрудников Института атеизма и всех московских интеллигентов, кокетничающих с православием. С особым удовольствием я назвал имя популярного в Москве болтуна и шизика, который считается там вождем и теоретиком неоправославия. «Почему вы предполагаете, что он служит КГБ?» — спросил человек с акцентом. «Я не предполагаю, — сказал я, — а знаю. Я с ним вместе в школе учился. Он уже тогда был стукачом». — «Но может быть, он раскаялся», — сказал человек. «Стукачи никогда не раскаиваются, — сказал я. — Они могут перестать быть стукачами по ненадобности или по расчету. Но повторяю, они не раскаиваются, ибо им не в чем раскаиваться».

Потом обсуждали программу преобразования России после падения советского строя. На первом месте фигурировала, конечно, идея монархии, но с многопартийной системой и свободными профсоюзами. Я поинтересовался, что они намереваются делать с фабриками и землей — передать их в частную собственность или сохранить как собственность государства. Как, например, они поступят с железными дорогами, авиацией, телевидением и прочими гигантскими организациями и отраслями хозяйства и культуры? Как намерены организовать управление страной? И сохранится ли империя? Насчет империи мнение было единодушное: империя должна быть сохранена, дело Петра Великого должно быть продолжено. А что касается прочих проблем, то достаточно прогнать большевиков, и все само собой образуется. Я сказал, что они правы. Но к сожалению, большевиков в России уже давно нет, и хозяйка может мои слова подтвердить: она была членом партии и даже избиралась в бюро областного комитета партии, но была ревностной христианкой и никогда не была большевичкой и коммунисткой. Мои слова возымели неожиданное действие. Присутствующие с почтением взглянули на хозяйку: член бюро обкома — это все равно что графский титул. Отпрыск дворянского рода встал, молодцевато вытянулся и щелкнул каблуками.

Формула шакалов

До Пансиона меня подвез человек, который лет десять назад был по туристической путевке на Западе и не вернулся домой. Невозвращенец говорил об эмигрантской среде с явным презрением. Вот фрагмент из его речей.

Мы являемся на Запад с сознанием, будто выстрадали и заслужили здесь лакомый кусок, будто Запад обязан нам этот кусок дать. Выстрадали, да и то немногие. Но почему заслужили? Кто обязан платить за страдания, если даже они были? И за чьи страдания? Запад нам ничем не обязан. Запад делает великую глупость, принимая нас и давая нам возможность тут жить. За одно то, что Запад признает справедливость претензий советских шакалов, его следует презирать. От нас надо всячески обороняться, от нас надо «железный занавес» опустить. Я вспоминаю случай после войны. Я демобилизовался из армии и поступил в университет. Тогда в здании университета каждую неделю устраивали вечера отдыха. Однажды я прихватил с собой своего бывшего командира, который тоже демобилизовался и через Москву ехал домой. Парень красивый, орденами увешан. Но больной. Подцепил в Германии сифилис и не успел еще залечить его. На вечере стал ухаживать за девчонкой-первокурсницей. Та, конечно, клюнула на него сразу. Я напомнил ему о том, что он болен. Он сказал, что ему на это плевать, — он выстрадал, заслужил, ему положено. «Кто тебе должен, у того и бери, — сказал я. — При чем тут эта девчонка?! Она не повинна ни в войне, ни в твоих ранах, ни в твоих болезнях». Но он игнорировал мои аргументы. Тогда я сказал категорически: «Либо ты оставляешь девочку, либо я ей скажу, что ты болен». Девочка мне не поверила. Он сказал ей, что я завидую, сам хочу заполучить ее. И увел ее. С тех пор я ненавижу тех, кто требует то, что им не принадлежит ни по какому праву, у тех, кто им ничего не должен.