Идиот
Шрифт:
– Довольно!
– провозгласила вдруг, чуть не дрожа от гнева, Лизавета Прокофьевна: - пора прервать эту галиматью!..
Она была в ужаснейшем возбуждении; она грозно закинула голову и с надменным, горячим и нетерпеливым вызовом обвела своим сверкающим взглядом всю компанию, вряд ли различая в эту минуту друзей от врагов. Это была та точка долго сдерживаемого, но разразившегося, наконец, гнева, когда главным побуждением становится немедленный бой, немедленная потребность на кого-нибудь поскорее накинуться. Знавшие Лизавету Прокофьевну тотчас почувствовали, что с нею совершилось что-то особенное. Иван Федорович говорил на другой же день князю Щ., что "с ней это бывает, но в такой степени, как вчера, даже и с нею редко бывает, так года в три по одному разу, но уж никак не чаще! Никак не чаще!" - прибавил он вразумительно.
– Довольно, Иван Федорович! оставьте меня!
– восклицала
– накинулась она вдруг на племянника Лебедева, - "мы, дескать, от капитала отказываемся, мы требуем, а не просим!" А точно того и не знает, что этот идиот завтра же к ним опять потащится свою дружбу и капиталы им предлагать! Ведь пойдешь? Пойдешь? Пойдешь или нет?
– Пойду, - тихим и смиренным голосом проговорил князь.
– Слышали! Так ведь на это-то ты и рассчитываешь, - обернулась она опять к Докторенке, - ведь уж деньги теперь у тебя все равно что в кармане лежат, вот ты и фанфаронишь, чтобы нам пыли задать… Нет, голубчик, других дураков найди, а я вас насквозь вижу… всю игру вашу вижу!
– Лизавета Прокофьевна!
– воскликнул князь.
– Пойдемте отсюда, Лизавета Прокофьевна, слишком пора, да и князя с собой уведем, - как можно спокойнее и улыбаясь проговорил князь Щ. Девицы стояли в стороне, почти испуганные, генерал был положительно испуган; все вообще были в удивлении. Некоторые, подальше стоявшие, украдкой усмехались и перешептывались; лицо Лебедева изображало последнюю степень восторга.
– Безобразие и хаос везде, сударыня, найдешь, - проговорил, значительно впрочем озадаченный, племянник Лебедева.
– Да не такие! Не такие, батюшка, как теперь у вас, не такие!
– с злорадством, как бы в истерике, подхватила Лизавета Прокофьевна.
– Да оставите ли вы меня, - закричала она на уговаривавших ее; - нет, коли вы уж даже сами, Евгений Павлыч, заявили сейчас, что даже сам защитник на суде обќявлял, что ничего нет естественнее, как по бедности шесть человек укокошить, так уж и впрямь последние времена пришли. Этого я еще и не слыхивала. Теперь мне все обќяснилось! Да этот косноязычный, разве он не зарежет (она указала на Бурдовского, смотревшего на нее с чрезвычайным недоумением)? Да побьюсь об заклад, что он зарежет! Он денег твоих, десяти тысяч, пожалуй, не возьмет, пожалуй, и по совести не возьмет, а ночью придет и зарежет, да и вынет их из шкатулки. По совести вынет! Это у него не бесчестно! Это "благородного отчаяния порыв", это "отрицание", или там чорт знает что… Тьфу! все навыворот, все кверху ногами пошли. Девушка в доме растет, вдруг среди улицы прыг на дрожки: "маменька, я на-днях за такого-то Карлыча или Иваныча замуж вышла, прощайте!" Так это и хорошо так по-вашему поступать? Уважения достойно, естественно? Женский вопрос? Этот вот мальчишка (она указала на Колю), и тот уж намедни спорил, что это-то и значит "женский вопрос". Да пусть мать дура была, да ты все-таки будь с ней человек!.. Чего вы давеча задравши головы-то вошли? "Не смейте подступаться: мы идем". "Нам все права подавай, а ты и заикнуться пред нами не смей. Нам все почтения отдавай, каких и не бывает-то даже, а тебя мы хуже чем последнего лакея третировать будем!" Истины ищут, на праве стоят, а сами как басурмане его в статье расклеветали. "Требуем, а не просим, и никакой благодарности от нас не услышите, потому что вы для удовлетворения своей собственной совести делаете!" Экая мораль: да ведь коли от тебя никакой благодарности не будет, так ведь и князь может сказать тебе в ответ, что он к Павлищеву не чувствует никакой благодарности, потому что и Павлищев делал добро для удовлетворения собственной совести. А ведь ты только на эту благодарность его к Павлищеву и рассчитывал: ведь не у тебя же он взаймы деньги брал, не тебе он должен, на что же ты рассчитывал как не на благодарность? Как же сам-то от нее отказываешься? Сумасшедшие! Диким и бесчеловечным общество признают, за то что оно позорит обольщенную девушку. Да ведь коли бесчеловечным общество признаешь, стало быть, признаешь, что этой девушке от этого общества больно. А коли больно, так как же ты сам-то ее в газетах перед этим же обществом выводишь и требуешь, чтоб это ей было не больно? Сумасшедшие! Тщеславные! В бога не веруют, в Христа не веруют! Да ведь вас до того тщеславие и гордость проели, что кончится тем, что вы друг друга переедите, это я вам предсказываю. И не сумбур это, и не хаос, и не безобразие это? И после этого этот срамник еще прощения у них же лезет просить! Да много ли вас таких? Чего усмехаетесь: что я себя осрамила с вами? Да ведь уж осрамила, уж нечего больше делать!.. А ты у меня не усмехайся, пачкун! (накинулась она вдруг на Ипполита): сам еле дышит, а других развращает. Ты у меня этого мальчишку развратил (она опять указала на Колю); он про тебя только и бредит, ты его атеизму учишь, ты в бога не веруешь, а тебя еще высечь можно, милостивый государь, да тьфу с вами!.. Так пойдешь, князь Лев Николаевич, к ним завтра, пойдешь?
– спросила она опять князя, почти задыхаясь.
– Пойду.
– Знать же я тебя не хочу после этого!
– Она было быстро повернулась уходить, но вдруг опять воротилась.
– И к этому атеисту пойдешь?
– указала она на Ипполита.
– Да чего ты на меня усмехаешься, - как-то неестественно вскрикнула она и бросилась вдруг к Ипполиту, не вынеся его едкой усмешки.
– Лизавета Прокофьевна! Лизавета Прокофьевна! Лизавета Прокофьевна!
– послышалось разом со всех сторон.
– Maman, это стыдно!
– громко вскричала Аглая.
– Не беспокойтесь, Аглая Ивановна, - спокойно отвечал Ипполит, которого подскочившая к нему Лизавета Прокофьевна схватила и неизвестно зачем крепко держала за руку; она стояла пред ним и как бы впилась в него своим бешеным взглядом; - не беспокойтесь, ваша maman разглядит, что нельзя бросаться на умирающего человека… я готов разќяснить, почему я смеялся… очень буду рад позволению…
Тут он вдруг ужасно закашлялся и целую минуту не мог унять кашель.
– Ведь уж умирает, а все ораторствует!
– воскликнула Лизавета Прокофьевна, выпустив его руку и чуть не с ужасом смотря, как он вытирал кровь с своих губ, - да куда тебе говорить! Тебе просто идти ложиться надо…
– Так и будет, - тихо, хрипло и чуть не шопотом ответил Ипполит, - я как ворочусь сегодня, тотчас и лягу… чрез две недели я, как мне известно, умру… Мне на прошлой неделе сам Б-н обќявил… Так если позволите, я бы вам на прощаньи два слова сказал.
– Да ты с ума сошел, что ли? вздор! Лечиться надо, какой теперь разговор! Ступай, ступай, ложись!..
– испуганно крикнула Лизавета Прокофьевна.
– Лягу, так ведь и не встану до самой смерти, - улыбнулся Ипполит, - я и вчера уже хотел было так лечь, чтоб уж и не вставать, до смерти, да решил отложить до послезавтра, пока еще ноги носят… чтобы вот с ними сегодня сюда придти… только устал уж очень…
– Да садись, садись, чего стоишь! Вот тебе стул, - вскинулась Лизавета Прокофьевна и сама подставила ему стул.
– Благодарю вас, - тихо продолжал Ипполит, - а вы садитесь напротив, вот и поговорим… мы непременно поговорим, Лизавета Прокофьевна, теперь уж я на этом стою… - улыбнулся он ей опять.
– Подумайте, что сегодня я в последний раз и на воздухе, и с людьми, а чрез две недели наверно в земле. Значит, это в роде прощания будет и с людьми, и с природой. Я хоть и не очень чувствителен, а, представьте себе, очень рад, что это все здесь в Павловске приключилось: все-таки хоть на дерево в листьях посмотришь.
– Да какой теперь разговор, - все больше и больше пугалась Лизавета Прокофьевна, - ты весь в лихорадке. Давеча визжал да пищал, а теперь чуть дух переводишь, задохся!
– Сейчас отдохну. Зачем вы хотите отказать мне в последнем желании?… А знаете ли, я давно уже мечтал с вами как-нибудь сойтись, Лизавета Прокофьевна; я о вас много слышал… от Коли; он ведь почти один меня и не оставляет… Вы оригинальная женщина, эксцентрическая женщина, я и сам теперь видел… знаете ли, что я вас даже немножко любил.
– Господи, а я было, право, чуть его не ударила.
– Вас удержала Аглая Ивановна; ведь я не ошибаюсь? это ведь ваша дочь Аглая Ивановна? Она так хороша, что я давеча с первого взгляда угадал ее, хоть и никогда не видал. Дайте мне хоть на красавицу-то в последний раз в жизни посмотреть, - какою-то неловкою, кривою улыбкой улыбнулся Ипполит, - вот и князь тут, и супруг ваш, и вся компания. Отчего вы мне отказываете в последнем желании?
– Стул!
– крикнула Лизавета Прокофьевна, но схватила сама и села напротив Ипполита.
– Коля, - приказала она, - отправишься с ним немедленно, проводи его, а завтра я непременно сама…