Идиот
Шрифт:
– Верю; поцелуй меня. Наконец-то я вздохнула свободно; но знай: не любит тебя Аглая, меры прими, и не бывать ей за тобой, пока я на свете живу! Слышал?
– Слышал.
Князь до того краснел, что не мог прямо глядеть на Лизавету Прокофьевну.
– Заруби же. Я тебя как провидение, ждала (не стоил ты того!), я подушку мою слезами по ночам обливала, - не по тебе, голубчик, не беспокойся, у меня свое другое горе, вечное и всегда одно и то же. Но вот зачем я с таким нетерпением ждала тебя: я все еще верю, что сам бог тебя мне как друга и как родного брата прислал. Нет при мне никого, кроме старухи
– Честное слово, что я тут не участвовал и ничего не знаю!
– Довольно, верю. Теперь и у меня другие мысли об этом, но еще вчера, утром, во всем винила Евгения Павлыча. Целые сутки третьего дня и вчера утром. Теперь, конечно, не могу не согласиться с ними: до очевидности, что над ним тут, как над дураком, насмеялись, почему-то, зачем-то, для чего-то (уж одно это подозрительно! да и не благовидно!) - но не бывать Аглае за ним, говорю тебе это! Пусть он хороший человек, а так оно будет. Я и прежде колебалась, а теперь уж наверно решила: "Положите сперва меня в гроб и закопайте в землю, тогда выдавайте дочь", вот что я Ивану Федоровичу сегодня отчеканила. Видишь, что я тебе доверяю, видишь?
– Вижу и понимаю.
Лизавета Прокофьевна пронзительно всматривалась в князя; может быть, ей очень хотелось узнать, какое впечатление производит на него известие о Евгении Павлыче.
– О Гавриле Иволгине ничего не знаешь?
– То-есть… много знаю.
– Знал или нет, что он в сношениях с Аглаей?
– Совсем не знал, - удивился и даже вздрогнул князь: - как, вы говорите, Гаврила Ардалионович в сношениях с Аглаей Ивановной? Быть не может!
– Недавно очень. Тут сестра всю зиму ему дорогу протачивала, как крыса работала.
– Я не верю, - твердо повторил князь после некоторого размышления и волнения.
– Если б это было, я бы знал наверно.
– Небось, он бы сам пришел, да на груди твоей признался в слезах! Эх ты, простофиля, простофиля! Все-то тебя обманывают, как… как… И не стыдно тебе ему доверяться? Неужели ты не видишь, что он тебя кругом облапошил?
– Я хорошо знаю, что он меня иногда обманывает, - неохотно произнес князь вполголоса, - и он знает, что я это знаю… - прибавил он и не договорил.
– Знать и доверяться! Этого недоставало! Впрочем, от тебя так и быть должно. И я-то чему удивляюсь, Господи! Да был ли когда другой такой человек! Тьфу! А знаешь, что этот Ганька, или эта Варька ее в сношения с Настасьей Филипповной поставили?
– Кого?!
– воскликнул князь.
– Аглаю.
– Не верю! Быть того не может! С какою же целию?
Он вскочил со стула.
– И я не верю, хоть есть улики. Девка своевольная, девка фантастическая, девка сумасшедшая! Девка злая, злая, злая! Тысячу лет буду утверждать, что злая! Все они теперь у меня такие, даже эта мокрая курица, Александра, но эта уж из рук вон выскочила. Но тоже не верю! Может быть, потому что не хочу верить, - прибавила она как будто про себя.
– Почему ты не приходил?
– вдруг обернулась она опять к князю.
– Все три дня почему не приходил?
– нетерпеливо крикнула ему она другой раз.
Князь начал было рассказывать свои причины, но она опять перебила.
– Все-то тебя как дурака считают и обманывают! Ты вчера в город ездил; об заклад побьюсь, на коленях стоял, десять тысяч просил принять этого подлеца!
– Совсем нет и не думал. Даже и не видал его, и, кроме того, он не подлец. Я от него письмо получил.
– Покажи письмо!
Князь достал из портфеля записку и подал Лизавете Прокофьевне. В записке было:
"Милостивый государь, я, конечно, не имею ни малейшего права, в глазах людей, иметь самолюбие. По людскому мнению, я слишком ничтожен для этого. Но это в глазах людей, а не в ваших. Я слишком убедился, что вы, милостивый государь, может быть, лучше других. Я не согласен с Докторенкой и расхожусь с ним в этом убеждении. Я от вас никогда не возьму ни копейки, но вы помогли моей матери, и за это я обязан быть вам благодарен, хотя и чрез слабость. Во всяком случае я смотрю на вас иначе и почел нужным вас известить. А затем полагаю, что между нами не может быть более никаких сношений. Антип Бурдовский".
"Р. S. Недостающая до двухсот рублей сумма будет вам в течение времени верно выплачена".
– Экая бестолочь!
– заключила Лизавета Прокофьевна, бросая назад записку, - не стоило и читать. Чего ты ухмыляешься?
– Согласитесь, что и вам приятно было прочесть.
– Как! Эту проеденную тщеславием галиматью! Да разве ты не видишь, что они все с ума спятили от гордости и тщеславия?
– Да, но все-таки он повинился, порвал с Докторенкой, и чем он даже тщеславнее, тем дороже это стоило его тщеславию. О, какой же вы маленький ребенок, Лизавета Прокофьевна!
– Что ты от меня пощечину что ли получить наконец намерен?
– Нет, совсем не намерен. А потому что вы рады записке, а скрываете это. Чего вы стыдитесь чувств ваших? Ведь это у вас во всем.
– Шагу теперь не смей ступить ко мне, - вскочила Лизавета Прокофьевна, побледнев от гнева, - чтоб и духу твоего у меня теперь с этой поры не было никогда!
– А чрез три дня сами придете и позовете к себе… Ну как вам не стыдно? Это ваши лучшие чувства, чего вы стыдитесь их? Ведь только сами себя мучаете.
– Умру не позову никогда! Имя твое позабуду! Позабыла!! Она бросилась вон от князя.
– Мне и без вас уже запрещено ходить к вам, - крикнул князь ей вслед.
– Что-о? Кто тебе запретил?
Она мигом обернулась, точно ее укололи иголкой. Князь заколебался было ответить; он почувствовал, что нечаянно, но сильно проговорился.
– Кто запрещал тебе?
– неистово крикнула Лизавета Прокофьевна.
– Аглая Ивановна запрещает…
– Когда? Да го-во-ри же!!!
– Давеча утром прислала, чтоб я никогда не смел к вам ходить.
Лизавета Прокофьевна стояла как остолбенелая, но она соображала.
– Что прислала? Кого прислала? Чрез мальчишку? На словах?
– воскликнула она вдруг опять.
– Я записку получил, - сказал князь.
– Где? Давай! Сейчас!
Князь подумал с минуту, однако же вынул из жилетного кармана небрежный клочок бумаги, на котором было написано:
"Князь Лев Николаевич! Если, после всего, что было, вы намерены удивить меня посещением нашей дачи, то меня, будьте уверены, не найдете в числе обрадованных. Аглая Епанчина".