Иду к людям (Большая перемена)
Шрифт:
Я недоуменно смотрел на Леднёва, он ответил мне ошарашенным взглядом. На его лбу мгновенно выступила испарина. Выступи с таким номером Ганжа, у меня бы не было никаких вопросов. Ганжа есть Ганжа. Он приучил нас, педагогов, ко всякому. Но степенный Леднёв… Впрочем, в последнее время я частенько их видел вместе, Леднёва и Ганжу. Ай да Степан Семёнович!
— И что же дальше, Леднёв? — поощрил я его с иронической усмешкой.
Он вытер ладонью вспотевшую лысину и упавшим голосом произнёс:
— Температура воды в Сочи плюс
Нет, он не хулиганил, тут было что-то иное.
— Леднёв, что с вами? — встревожился я под оглушительный хохот всего класса. Из общего веселья выпали только мы — трое: я, Нелли и сам Леднёв.
— Это всё наука, она подвела, будь неладна, — пожаловался Степан Семёнович.
— Он записывал на мозги. И дописался! — язвительно пояснила Нелли.
— На корочку, как на магнитофон. — Леднёв провёл указательным пальцем вокруг головы, будто по звуковой дорожке. — Так учат во сне. Иностранный язык… Говорили по радио. И я подумал…
— Он спал как младенец, а я читала вслух. Поверила, дура-дурой! — зло перебила Нелли.
— С учебником всё понятно. Но откуда взялись сэр Джон и пограничники? И сводка погоды? — спросил я, тоже повеселев.
— Наверно, соседский телевизор. Между нами тонкие стены, всё равно что из фанеры. У них скрипнет стул, у нас слыхать. Потому я заснул не сразу, кувыркался с боку на бок, — вспомнил Леднёв.
— Теперь у него виноваты соседи, — ещё пуще распалилась Нелли.
— Леднёва, успокойтесь! А вы, Степан Семёныч, возвращайтесь на своё место. В среду явитесь ко мне на консультацию. Подготовьте урок! Только на этот раз постарайтесь обойтись старым дедовским методом, — посоветовал я, не сдержав улыбки.
— Он уже доучился! До ручки! Опозорил и себя, и меня! — закричала Нелли, побледнев от гнева.
На следующем уроке — это была геометрия — у Леднёвой-младшей и вовсе отказали тормоза. По словам очевидцев, она, на глазах у математички, выскочила из-за своей парты, бросилась к отцу и, схватив его тетрадь, порвала её в клочья, мстительно приговаривая: «Вот тебе, вот! Убирайся из школы!»
Математичка Эмма Васильевна — амазонка с транспортиром — не мешкая, доложила директору, и та поручила мне так же безотлагательно разобраться с Нелли. На перемене я подошёл к Леднёвой и велел после уроков задержаться в классе, мол, нам следует обсудить кое-что.
Когда я, забрав из учительской свой портфель, пришёл в класс, Нелли уже была одна. Одна-одинёшенька за своей партой, точно васнецовская Алёнушка. Не было только водоёма с подлой водой и заколдованного братца Иванушки. Меня она встретила насторожённым взглядом. Я поставил портфель на стол и прошёлся по классу. Потом, остановившись перед ученицей, спросил, будто заметив её только теперь:
— Вы Леднёва?
— Нестор Петрович, почему вы спрашиваете? Вы же знаете сами, — удивилась Нелли.
— Отвечайте: вы Леднёва или некто, забрели сюда с улицы? — повторил я резко.
— Леднёва, кто же ещё, — растерянно подтвердила стопроцентная Нелли Леднёва.
— Значит, это ваш отец — тёмный неуч с образованием в четыре класса? А может, и три.
— Неправда! У него восемь классов! — возразила Нелли с обидой за папашу. — А сейчас он учится в девятом! Между прочим, у вас.
— Знаю и удивляюсь. Зачем ему это нужно? В его-то годы? Он что, такой тщеславный?
— Папа не тщеславный. Он наоборот!
— Или его снедает какая-то корысть? — продолжал я, словно не слушая её. — Может, он полагает, будто аттестат зрелости принесёт ему деньги? Кучу бабок, как выражается нынешняя молодёжь.
— Уж чего-чего, а деньги для него тьфу! — презрительно фыркнула Нелли. — Он не Петька Тимохин.
Да, есть у меня в классе ученик Пётр Тимохин, расчётливый парень, он вечно что-то покупал-продавал, обменивал что-то на что-то. И ничего не давал даром.
— А при чём здесь Тимохин?
— Петька говорит: если бы у него были две жизни, он бы получал две зарплаты. А папа другой. Просто ему хочется знать как можно больше. Он и журналы всякие листает. И смотрит телевизор. «Клуб путешествий» и многое другое.
— Ну и сидел бы перед телевизором. Листал журналы.
— Что вы, Нестор Петрович, что вы?! Ему этого мало. Я взяла и ему загородила дверь, не пустила в класс, сказала: «Только через мой труп» — так он залез в школу по пожарной лестнице. Правда, его подбил Ганжа: «Семёныч, не ищи в науку лёгких путей!» Но залез-то он сам! Не молоденький, и у него радикулит. Он же водила, в грузовике дует со всех сторон.
— Тогда почему он не вылезает из двоек, если так охоч до наук? — спросил я уже всерьёз, покончив с игрой.
— Думаете, они ему даются легко? Как бы не так! Сами же сказали про возраст. А склероз? Вы бы забрались по лестнице с радикулитом? А он полез.
— Значит, Леднёва, вашим отцом можно гордиться? — спросил я, глядя ей в глаза.
— Ещё как! У меня вот такой папа! — похвасталась Нелли, выставив для наглядности большой (действительно крупный) палец.
Я загнал её в ловушку, но она не догадывалась об этом, ну, о расставленном мной капкане, и потому смело встретила мой испытующий взгляд. Голубые её глаза были чисты и ясны и широко раскрыты мне навстречу. Смотри в них — я не боюсь!
— Тогда какого Мефистофеля! (Не чертыхаться же при своей ученице, вот я и выразился литературно.) Какого Мефистофеля вы себе позволяете это?! Выживать из школы такого отца! К тому же с шумом и скандалом! И не возражайте! На лестницу-то его загнали вы! Не я, не Ганжа, а вы, любимая дочь! — заорал я на ученицу.
Она остолбенела — видимо, эта несуразица теперь стала для неё очевидной. Как бы её ослепила, молотком оглушила по темени.
Я взглянул на часы и произнёс самым будничным тоном: