Иду на грозу. Зубр
Шрифт:
Женя почувствовала себя беспомощной дурочкой.
— Чего ты стараешься? — сказал Тулин.
— Смотри, терновник, — сказала Женя, — вкусные ягоды. Попробуй. А терновый венец это из него делали?
— Чего ты стараешься?
— Не могу я тебя видеть вот таким.
Наклонив голову, он оглядел ее.
— Зато тебе все идет на пользу.
Она густо покраснела.
— Ты не можешь меня обидеть. Я сама…
— Ну конечно, на таких, как я, сердиться не стоит.
— Сядем, — сказала Женя. — Я отвыкла
Они присели на мягкий трухлявый ствол когда-то у павшего вяза. Женя скинула туфли.
Тулин смотрел, как ее маленькие босые ступни боязливо опустились в траву. Крепкие, загорелые икры были по-ребячьи исцарапаны.
— Между прочим… — он усмехнулся такому началу. — Так вот, дорогая моя, учти, что на комиссии я заявил, что никаких чувств я к тебе не испытываю, и ты тоже, и ничего у нас не было.
Он не спускал с нее глаз, и она попробовала улыбнуться.
— Ну и что ж из этого?
— Придется нам последовать моей версии. Благоразумие, в том оно и заключается, чтобы вовремя отречься.
— Плевать мне на них! — сказала она. — Я сама себе хозяйка.
— А общественное мнение? А основы и принципы? Что о тебе скажут?
— Э! Что за человек, о котором не говорят.
Тулин нагнулся, сорвал ту травинку, которая касалась ее ноги, и надкусил.
— Хватит прикидываться, — сказал он. — Я вполне заработал, чтобы ты меня назвала подлецом. И вообще сейчас уже тебе нет смысла связываться со мной.
— Как тебе не стыдно! — Голос ее срывался. — Не надо. Не накручивай на себя.
Травинка была горькая, горечь заполняла рот. Он сморщился и сплюнул. Обнял Женю. Губы ее открылись, и яркая белизна зубов осветила лицо.
Он внимательно и долго разглядывал ее.
— А ты славная, — он осторожно поцеловал ее в щеку. — Ну, ладно! — Он поцеловал ее в губы. — Прости меня, пожалуйста.
Коричневая глубина ее глаз светлела и светлела, но смотрела она куда-то далеко, в сторону, с жалостью, неприятно знакомой. И вдруг он вспомнил, что точно такое выражение у нее было на пляже, когда они говорили о Ричарде.
Он отпустил ее.
— Ты о чем сейчас думаешь?
Она посмотрела на него задумчиво, словно возвращаясь.
— Не надо.
— Нет, надо, — ожесточенно сказал он. — Ты думала о нем. Мы оба думаем о нем. Ты смотришь на меня и сразу вспоминаешь его. — Он встал, руки его сжались в кулаки.
Она потянула его за рукав, с силой посадила.
— Послушай, выкинь это из головы. Раз навсегда. Я виновата больше, чем ты. Больше всех. А ты тут ни при чем. И не вмешивайся. Не лезь.
Он с подозрением посмотрел на нее.
— А ты веришь, что я ни при чем?
— Абсолютно, — сказала она. — У тебя просто нервы.
Она поднялась, прошлась по траве, высоко поднимая ноги.
— Если бы можно было всегда ходить босиком…
— Да, — сказал он. — Надо скорее уехать. Как можно скорее. Я тебя встречу в Москве.
— …и жить в горах, — она встала лицом к солнцу, закрыла глаза, не слушая его. — Скалы тут, как от начала мира. Планета в натуральном виде. Отсюда можно начинать все заново. Разве тебе не жаль отсюда уезжать? — Она подошла, опустилась перед ним на корточки. — Олежка, — она впервые назвала его так, — мы не должны бежать отсюда. Особенно ты. Это же бегство. Если ты все бросишь… — она запнулась и твердо произнесла: — Ты тогда действительно убьешь Ричарда.
— Опять он!
— Ты должен помочь Крылову.
— Идиот он, твой Крылов. Даже Голицын и тот доказал уже. — С каким-то мстительным удовольствием он стал излагать ей расчеты Голицына.
Не сумев ничего возразить, она сказала:
— Неужели ты не можешь чего-то придумать?
— Я ничего и не желаю придумывать. — Он сам не понимал, почему он так разозлился. — Что придумывать? Зачем? Что изменится? Почему я обязан придумывать? — Он схватил ее за руки, больно стиснул их. — Ага, значит, вы на самом-то деле считаете, что я во всем виноват! А хочешь знать? Хочешь? — крикнул он. — Вы сами виноваты. И ты, и Крылов! Да, ты тоже виновата. Это из-за тебя я не полетел!
Она вырвалась, встала, взяла туфли.
— Пусть из-за меня, — сказала она, поправляя платье. — Устраивает? Я не боюсь отвечать.
Трава медленно выпрямлялась за ней. Розовое платье мелькало среди высокой красной колоннады лиственниц.
— Эй! — крикнул он. — Офсайд! Не по правилам!
Он догнал ее.
— Так оно, конечно, удобнее закругляться, — насмешливо сказал он. — Но разрешите все же объясниться. — Он не переставал насмешничать и ломаться, а потом взял ее за локоть.
Найти дорогу к, этому солнечному взгорку, зажатому между отвесными стенами скал, она бы, наверное, никогда не смогла, но она запомнила самое место. Светло-зеленые мхи на сером камне, безветренную жаркую тишину, ярко-лиловые колокольчики…
Виляли и скрещивались путаные тропки, был какой-то длинный, бестолковый разговор, и она увидела, как Тулин измучен: когда он усмехался, вокруг рта его появлялись совсем стариковские складки.
Он говорил и говорил, и она никак не могла уследить за его лихорадочной, путаной мыслью.
Высокие колокольчики качались над его головой. Он лежал на траве. Женя положила ему руку на лоб. Тулин закрыл глаза, потом вдруг отстранился и сказал:
— Ричард мертв. Его нет. Я тут уж ничего не могу исправить. Зачем тебе нужно, чтобы он всегда был между нами? Ну зачем?
Тогда она наклонилась над ним.
— Я не знаю, как сделать лучше, ведь я думаю только о тебе, — сказала она честно.
Она презирала себя за эти слова, но ей хотелось как-то помочь ему.