Иерархия Неба и Земли. Том II. Часть II. Новая схема человека во Вселенной

Хардинг Дуглас

Каждый отдельно взятый человек – сложное существо, состоящее из бесконечного числа отдельных центров ощущений и воли, каждый из которых является личностным, имеет собственную душу и индивидуальное существование, собственную репродуктивную систему, разум, и память, и, наверняка также свои страхи и надежды, свои периоды недостатка и изобилия – и сильную убежденность в то, что он сам и является центром вселенной.

– Сэмюэл Батлер, Жизнь и привычка

1. Непознанное тело

Что я такое? В части I ответ был таков: я есть вид вовне из центра, и я есть вид вовнутрь, к центру. Здесь, в части II, получит свое развитие вторая часть этого ответа. То, чем я являюсь – это то, чем меня видит мой наблюдатель, а это зависит от того расстояния, на котором он от меня находится. Пришло время более тщательно изучить его данные и по возможности составить план областей моего пространства согласно тому, что он в них испытывает.

«Какая это химера – человек! Какое новшество! Какое чудовище, какой хаос, какое противоречие, какое чудо».

(Паскаль, Мысли, 434).

Начиная с того же, что и здравый смысл, мой наблюдатель заявляет, что я – человек. Что это значит? В человеке можно увидеть две вещи – то, что отличает его от других

людей, и то, что его с ними роднит. Практически все и всегда (и в том числе и я) видят во мне только уникальное и игнорируют общее. Значение имеет не суть, а лишь несущественное, в результате чего я сведен к тени самого себя, парящей в теневом мире бесплотных особенностей. По сравнению с тем, что во мне обычного, необычное – ничто, однако к этому «ничто», этому ничтожному фрагменту человека, относятся так, как если бы он был всем целым. Мы недостаточно простые для того, чтобы замечать простое. Нам нужно принять совет Джалалуддина Руми – «продайте свою разумность и купите замешательство», – если мы хотим замечать что-либо, кроме мелочей [1] .

1

Основная трудность в том, что человеческих тел так много, и в результате «Чудесное, путем простого повторения, перестает быть Чудесным». Но, как продолжает Карлайл, «Должен ли я смотреть на Потрясающее с глупым равнодушием потому, что я видел его уже дважды или двести или два миллиона раз?» Sartor Resartus, III.8.

Видеть самого себя и других абстрактно, то есть как нечто большее, чем просто набор ярлыков, – безусловно, практическая необходимость. Однако иногда я ощущаю более глубокую необходимость (которая, в конце концов, так же практична) – необходимость игнорировать несущественное и осознать суть своей природы. Я – человек, неважно какой. Быть этой плотью и кровью (а не механизмом, не бензином, не пламенем и не птеродактилем), иметь эти четыре конечности (вместо тысячи, или вообще никаких, или полозьев-«гусениц»), иметь эту голову, эти глаза, эти уши (которые могли бы быть циферблатами и указателями, или соцветием, или листвой, или созвездием) – это вовсе не «ничто»; это также не что-то, для чего я мог бы назвать хорошие причины. Тело очень любопытно устроено. «Человек ударяет по струнам лиры и говорит: „Жизнь реальна, жизнь серьезна“, а затем идет в комнату и запихивает инородные вещества в дырку в голове» [2] . Шутка в том, что я веду себя так, будто это я придумал проект первоначальной модели, будто я все знал с самого начала и поэтому мне не нужно потрудиться посмотреть на законченное произведение. Людей объявляли сумасшедшими за гораздо меньшее. Как редко я отказываюсь от всех знаний о том, что я такое, чтобы по-настоящему это заметить. Время от времени мои «чудо-маскирующие одежды» спадают, и я мельком вижу самого себя. Это запоминающийся опыт. В девяноста девяти случаях из ста это полностью безопасно – смотреть на эту штуку под названием человек. Но если продолжаешь на нее смотреть, то всегда существует то, что Честертон называл «страшной опасностью увидеть ее впервые» [3] .

2

Наполеон из Ноттинг-Хилл, III.3. См. также стихотворение Руперта Брука «Мысли о форме человеческого тела» (Полное собрание стихотворений) и Тело и душа г-на Джона Брофи. «Если на него смотреть извне», пишет г-н Брофи, «тело можно сравнить с мешком кожи, растянутым его наполнителем до состояния округлости и поддерживаемым в причудливой форме жестким каркасом костей и сцеплением мышц, которые противостоят или отводят земное притяжение и предотвращают водяночное стекание содержимого к ногам».

3

Цитируемое ранее произведение, 1.2. Дело в том, что мы видим человеческое тело очень примитивным образом – наверное, это похоже на то, как видят мир животные. Критическое, аналитическое отношение, которое мы применяем к созданиям человека, еще не распространяется на него самого. Об этом см. Джеральд Херд, Нарцисс: анатомия одежды, с. 126.

2. Непознанные внутренности

Мой здравый смысл напоминает мне, что насколько бы я ни осознавал свое тело как единое целое, моя оценка все же будет поверхностной. Наука в буквально смысле вдается в суть вещей – она верит, что самое важное в них находится внутри. Анатомия и физиология могут пролить свет на то, чем я являюсь, разобрав меня на кусочки и показав, как эти кусочки себя ведут.

Итак, каковы же основные части моего тела? В качестве грубого первого наброска, удобным разделением будет скелет, система мышц, дыхательная система, система кровообращения, система пищеварения, выделительная система, репродуктивная система и нервная система. Таким образом, целостного человека можно изобразить в виде компании людей с узкой специализацией – один дышит, другой ходит, третий переваривает пищу, и т. п. В свою очередь, каждую систему можно рассматривать как скопление органов. А орган, в свою очередь, можно разделить на различные виды тканей.

Сэр Томас Браун говорит о «всех этих редких находках и любопытных предметах, которые я нахожу в Строении Человека». (Religio Medici, I.36). Безусловно, его осознанность была больше, нежели просто профессиональной: «Мы носим с собой те чудеса, которые мы ищем вовне: в нас таится вся Африка со всеми ее чудесами; мы являемся той смелой и предприимчивой частичкой Природы, которую тот, кто исследует мудро, познает очень быстро, тогда как другие трудятся над ней беспокойно и долго».

(Цитируемое ранее произведение, I.15)

Но в этой моей телесной иерархии есть один странный факт: я в нее не верю. Конечно, я знаю о своих органах, даже довольно подробно. Иногда меня волнует то, как они функционируют, и я проявляю более чем поверхностный интерес к манипуляции, которую проводят, чтобы их исправить. Вместе с тем, мне представляется невозможным воспринимать себя как множество милей кровяных сосудов и множество ярдов кишок, как множество фунтов печени, мозгов и почек, как множество пинт крови и наполовину переваренной пищи. Мне трудно представить себе даже кости этой руки. Как часто я вспоминаю о том, сколько я ношу в себе экскрементов, даже в самой утонченной компании? Как часто я думаю о скелете, при помощи которого я совершаю каждое движение, или о беспрестанном движении живого существа в моей груди – и не об «обобщенном» сердце из учебника, а об этом, конкретном, которое находится там, под моей рукой; и не о скелете «из науки», а о тех самых моих костях, которые кто-то может откопать лет так через сто или тысячу [4] ? Могу ли я сказать, что содержимое моего жилета для меня наполовину менее реально, чем сам мой жилет, или чем регулятор хода часов в его кармане?

4

Джон Каупер Поуис обнаружил «любопытное успокоение» в осознании собственного скелета, «движимый невидимым духом» – так же, как стоики находили моральную силу в представлении тела как трупа, который носит душа. Философия одиночества, от с. 199.

Распространенная анатомическая схема (слюнных желез): гротеск усиливается сопоставлением человеческого и субчеловеческого.

Это не простая нехватка воображения, а нечто более укоренившееся. Как так получается, что я чувствую ответственность за свои злые мысли, но отрицаю любую ответственность за физические заболевания? Сэмюэл Батлер [5] и (из современников) К. Г. Юнг [6] привлекали внимание к этой удивительной несообразности. «Что делает тело как единое целое, то делаю и я», говорит У. Э. Хокинг, и добавляет в сноске, что уточнение «как единое целое» необходимо, чтобы исключить то, что делают мои органы [7] . Это так же трудно, как необходимо – представить себе, что я являюсь тем самым гигантским зверинцем, который нахожу в себе, и взять на себя ответственность за все его действия. Правда в том, что быть чем-либо кроме как однородным с ног до головы и от переда к спине, как свинцовый солдатик – это нам и не к лицу, и не есть хорошо; и потому я прячу от себя, не меньше, чем от других, те потрясающие и невероятные миры, которые находятся прямо под моим жилетом – миры, чьи очертания более необычные и нереальные, чем лунный пейзаж или глубочайшее морское дно. Если ничто не утаивается, то почему операция на человеке, когда ее видишь в первый раз, должна шокировать больше, нежели операция на паровом двигателе? Люди стараются жить на том расстоянии, которое делает из них людей. Все остальное замалчивается в большой игре – игре (в которой мы все – настоящие асы), в ходе которой мы все притворяемся, что являемся только людьми; в «игре в кожу», игре в человеческую таксидермию. Как было бы полезно отбросить всякое притворство. «Счастлив тот, кто может», – я вновь цитирую Карлайла [8] – «посмотреть сквозь Одежды Человека… и, быть может, различить, в том или ином Грозном Властителе более или менее ослабленные Органы Пищеварения». Быть может, такой человек и счастлив, но как он редок! Даже ученый, в нерабочее время, не относится к своей науке серьезно [9] . Важным считается только ее практическая ценность.

5

Едгин, XI.

6

Психология и религия, с. 12.

7

Личность: ее тело и свобода, с. 48.

8

Sartor Resartus, 1.10.

9

Джон Макмарри верно говорит, что «несмотря на наше хвастовство, мы на самом деле не верим в науку, кроме как поскольку она служит нашим ненаучным желаниям. Это обычно называют корыстной любовью». Свобода в современном мире, сс. 40, 41.

Однако ключ к комнате ужасов найден. Многие серьезные операции уже проводятся при применении местной анестезии, и хирург может удалить собственный аппендикс [10] . Может настать время, когда пребывание в операционной станет частью начального образования, когда люди будут знать свои кишки так же, как они сейчас знают свои лица, когда художники покажут нам красоту, которая не поверхностная, и даже заспиртованные внутренности станут использовать в качестве декоративных элементов [11] .

10

См. эссе д-ра Л. Дж. Уиттса «Изгнание боли» в Изменении наследия человека, сс. 68, 69.

11

Конечно, моя неосознанность относительно собственных органов вполне предсказуема: я наслаждаюсь не пищеводом, а своим обедом; не корой головного мозга, а ощущением; не легкими, а свежим воздухом; не железой обонятельной области, а ароматом мимозы. Для меня здесь весь этот телесный аппарат и вправду мифический, невозможный. Я «развоплощен» в качестве самого себя, и воплощен – в качестве других.

Как мало кто из нас замечает: «вся эта масса плоти, которую мы видим, вошла через рот; это тело, на которое мы взираем, находилось на наших досках для резки хлеба; короче, мы сами себя поглотили» (Religio Medici, I.37). И как мало кто находит, подобно Уолтеру де ла Мэру, что

«Это очень странно,Что то, что мисс Т ест,В нее и превращается».

Быть может, осознание формы принесет с собой осознание функции. В настоящий момент способности моего тела проходят незамеченными. Я довольствуюсь тем, что кладу обед в рот и забываю о нем, поднимаю что-то, находясь в полном невежестве о том, как я это делаю; и вообще словно в трансе управляю самой сложной машиной на Земле, не проявляя ни малейшего интереса ни к одной из ее частей, кроме как к маленькому участку обшивки. Более того – я на самом деле ожидаю, что этот кусочек вещества будет иметь одну и ту же температуру зимой и летом; с величайшей искусностью интерпретировать и выполнять мои самые неопределенные пожелания относительно того, как ему двигаться; сохранять ту же самую структуру и химический состав независимо от того, что я в него вливаю; чинить и перенастраивать самого себя независимо от того, как бы хорошо или плохо я с ним не обращался; сохранять всегда одну и ту же форму и не превращаться во что-нибудь совершенно другое независимо от изменений в его окружающей среде: все это, и гораздо больше, я ожидаю от своего тела, и я приберегаю свое удивление для тех моментов, когда мое тело слегка не оправдывает моих ожиданий. Это чудо, что оно вообще функционирует.