Ифтах и его дочь
Шрифт:
Зилпа и eё сыновья воспринимали большую часть того, что рассказывали о делах и успехах Ифтаха, как болтовню и небылицы. Но одно было ясно: бастард не пропал в своей пустыне, он процветал, загребал все вокруг себя дерзкой рукой и правил страной, командовал армией, обладал реальной властью. При всем своем горьком разочаровании Зилпу не оставляла надежда на то, что Господь в конце концов свергнет и растопчет отродье Леваны.
Гордого Гадиеля едва ли волновали успехи Ифтаха. Но он завидовал его свободной, полной приключений жизни в пустыне. В его душе копошились воспоминания о походах отца, он жаждал перемен, путешествий, свободы, степной жизни. Что касается Елека, то его совсем не трогало счастье Ифтаха. Пускай бастард воюет и побеждает с тем блеском, который ему по душе. Пока он делает это вдали, там, за рекой Ярмук. Если бы он остался на родине, вечно на глазах у людей, неблагонадежные всегда упрекали бы сыновей Зилпы в том, что их интриги погубили брата. Ну, а поскольку он далеко, можно спокойно наслаждаться прекрасными поместьями Маханаима. У него, Елека, от этого — особая радость.
Мать и братья интересовались больше перспективами рода, чем его владениями. Они назначили его управляющим наследными имениями, и он принял на себя эту тяжелую ношу и усердно ездил вокруг, осматривал разбросанные повсюду дома, поля, виноградники, масличные рощи, стада. Приводил все в порядок, улучшал, приумножал. Строил дома и возводил в них новые этажи, рыл каналы и резервуары, исследовал землю и давал указания, что сеять. Он ввозил баранов из долины Эзревль, а быков — из Башана. Покупал у бродячих торговцев полезную утварь и распределял ее. Поля и пашни процветали, дожди шли в нужное время, когда требовалось, грело солнце. При каждом новолунии он с удовлетворением подсчитывал, насколько увеличилось его богатство, и благодарил за это Господа. Младший брат Шамгар часто размышлял о судьбе Ифтаха. Он ужасался его безбожию и, тем не менее, чувствовал привязанность к этому странному человеку. Ему, Шамгару, скромному и миролюбивому человеку, казалось, что ничего нет хуже, чем жизнь в глуши, в пустыне, и он был убежден, что Господь помутил брату, добровольно выбравшему такую жизнь, разум. Но почему же тогда Бог доверил ему вновь вернуть потерянные северные города? Очевидно, Господь имел какие-то виды на человека, которого он благословлял и одновременно наказывал. Священник Авиам тоже считал, что Господь имел какие-то виды на Ифтаха. Он, Авиам, тогда превратно истолковал решения урим и тумим. Испытание, которому он подверг Ифтаха, было неумным, человеческим, Господь, очевидно, хотел по-другому испытать его. Но в одном, по крайней мере, повлияли резкие слова, сказанные тогда им, Авиамом: молодой человек при всем своем ожесточении из-за мнимой обиды не бежал в палатки аммонитов, откуда пришла его жена, а остался верным Господу и Гилеаду. Нет, Авиам не отказывался от этого безбородого. Правда, часто его мучило долгое ожидание. Ибо он был стар, каждый год мог стать последним, а большая часть его жизни была ожиданием.
Люди из Гилеада много говорили о делах Ифтаха и вспоминали о нем с тоской. Однако не осмеливались высказывать это при сыновьях Зилпы.
Народу жилось хорошо при разумном хозяйствовании Елека. Многие жили лучше, чем во времена старого судьи. Они лучше питались, имели больше предметов домашнего обихода и орудий труда. Однако их удовлетворение было каким-то угрюмым. Сколько eщё будет продолжаться мир? И не следует ли им поставить руководителя, который сможет защитить их от Аммона? Вновь и вновь говорили старейшины, что нужно выбрать нового судью. Но говорили они это без особого подъема. Ибо имя Ифтаха, о котором все думали, оставалось невысказанным, а в Гилеаде не было никого, к кому почтительно и убежденно можно было бы обратиться со словами:
— Мой господин судья…
Так в каждом городе собирались бородачи, управляли, судили, как могли, а если случай был труден, обращались к священнику Авиаму, госпоже Зилпе или к Елеку. Каменная скамья судьи у ворот Мицпе оставалась пустой.
Так прошло четыре года, прошел и пятый, и все это время на незащищенной, неопределенной границе поджидал умный, полный сил царь Аммона Нахаш. На шестом году нападения аммонитов участились. Далеко в глубине Гилеада опустошали пашни и виноградники, угоняли скот, грабили деревни. И не было судьи, отсутствовала твердая рука, которая могла бы защитить от врага. И тогда горе и страх распространились по стране, и повсюду люди начали вспоминать Ифтаха. Горожане в своих домах, крестьяне в своих хижинах, пастухи у своих костров рассказывали об его делах, городах, о его войске и боевых повозках. Авиам и Зилпа поняли, что место судьи больше не может пустовать.
Вид этой пустой скамьи был обоим приятен. В глубине души они желали видеть его пустым. Зилпа чувствовала себя матерью и госпожой рода, последовательницей тех женщин, которые во все времена руководили Израилем. Авиам, со своей стороны, считал себя тайным судьей, который из шатра Господа руководил Зилпой.
Однако теперь больше нельзя было откладывать назначение нового судьи. Они вызвали Гадиеля. Теперь, когда страна должна считаться с крупным нападением аммонитов, он, воин, должен стать настоящим вождем. Гадиель колебался. Разумеется, он — воин, но не создан быть военачальником и, тем более, судьей.
— Я не боюсь смерти на поле битвы, — объяснил он. — Но не хочу умереть вождем. Когда погибает рядовой воин или даже командир тысячи, предки под землей принимают его охотно, и бог Господь разрешает ему принимать участие в битвах его рода. Военачальник же несет ответственность за все, и если я проиграю битву, я, будучи мертвым, не буду иметь ни одного хорошего часа.
Елек отказался тоже — вежливо и решительно. Из рода Гилеада оставался один Шамгар.
У Авиама, когда он подумал об этом, захватило дух. Шамгар станет глиной в его руках, и священник испугался, что он использует его скорее для удовлетворения собственной жажды власти, чем на благо рода и во славу Господа. Он был честолюбив и хотел eщё что-то сделать, прежде чем отправиться в пещеру. Он может соблазниться и действовать во вред Израилю. Но как бы он усердно ни искал, оставался только один Шамгар, и только его можно было посадить на судейское место. Разумеется, то была воля Господа, чтобы род сделал его судьей. Священник покорился.
Однако Шамгар воспротивился. Ему заявили, что он, благочестивый и праведный, единственный из сыновей Гилеада, пригоден для этой должности. Но Шамгар отвечал, что как раз потому, что он благочестив, он знает о своих незначительных заслугах, и у него не хватит наглости командовать другими. Священник заклинал его именем Господа. Шамгар изворачивался вовсю и, наконец, с несчастным видом, не в силах ни принять предложение, ни отклонить его, покорился. Авиам нашел выход. Он предложил, чтобы Шамгар сначала получил посох судьи. Помазан священным маслом он будет потом, когда докажет свое право на деле.
В этот период он будет нести ответственность лишь перед людьми, но не перед Богом. Ночью в постели худощавая Цилла нашептывала что-то Шамгару, плакала, бушевала. Интриган-священник отказывает ему в посвящении только потому, что хочет оставить скамью судьи пустой для бастарда, служителя идолов. В этих словах звучала бесконечная ненависть. Но для Шамгара они прозвучали утешением. Он любит Ифтаха также, как прежде. Возможно, брат когда-нибудь появится в шатре Господа и освободит его от этой постылой должности.
Он согласился на предложение священника. Шамгар был посажен на место судьи, но без помпы и священного обряда.
Ввиду того что он не дорос до решения других задач, связанных с должностью, он с яростным пылом взялся за искоренение идолопоклонства в Гилеаде. Надежные люди должны были докладывать ему, где на вершинах гор почитаются чужие боги, и он приказывал сжигать столбы Ашторет, сваливать каменные колонны, посвященные Баалю, и священные деревья. Но люди Гилеада боролись за свои деревья. Баали, жившие в них, давали плодородие полям и приумножали численность скота. Люди не хотели оскорблять дружелюбных богов. Иногда они защищались оружием и кулаками, и посланцы Шамгара возвращались, не выполнив задания. Шамгар был полон гнева и печали, но братья выслушивали его без всякого внимания. Елек встал даже на сторону тех, кто сопротивлялся и защищал своего Бааля. Однажды Шамгар сам отправился, чтобы свалить старый дуб, преступно защищаемый окрестными жителями. Это было сучковатое дерево, ветви которого неожиданно оказали Шамгару сильное сопротивление. Молча, враждебно смотрели люди на старания своего судьи. Никто не помогал ему. Когда же он, потный и мрачный, спустился с горы, никто ему даже не поклонился.
В это лето большее, чем обычно, число людей покинуло страну Гилеад и пришло к Ифтаху, чтобы присоединиться к его войску. Они рассказывали, что аммониты все чаще вторгаются в области Гилеада, а новый судья Шамгар не может их защитить. Они рассказывали и о том, что царь Нахаш готовится к нападению следующей весной. Они говорили, что весь народ взывает к Ифтаху.
Ктура ликовала:
— Следующей весной к тебе явятся те, кто называл твою мать потаскухой, а меня — проституткой, — сказала она Ифтаху, — будут целовать тебя в бороду и скулить, прося помощи.