Игра без правил
Шрифт:
Будто учуяв его мысли, луч истончился и угас, но сияние камня увеличилось, он разгорелся как костер, кода плеснешь масла.
Блан сжал рубин дрожащей рукой, медленно, будто тот весом с гору, поднес к лицу.
— Теперь ты мой, — прошептал он ликующе, — ты мой.
Черные, страшные башни, повинуясь незримой руке, распахнули ворота. Мгла бессильно расступилась в стороны, будто дыхнул сильный ветер, даже тени и те попрятались в темных углах. Наружу из ворот потянулась призрачная лестница. Прозрачные ступени начинались точно у носков сапог Блана. Он поднял взгляд, посмотрел на вычурные своды собора,
— Вперед.
Ступни коснулись жесткой, холодной как лед ступени. Блан с недоверием глядел на тонкий прозрачный материал: можно ли ему доверять, не иллюзия ли? Кровавый рубин коварен. Но твердь под ногами не трещала, хотя и тоньше первого льда, не скалывалась, не исчезала, как образы вокруг. Уже уверенней он шагнул дальше, ступени держали, как каменные, хотя сквозь них видно жуткую черноту бездны внизу. Сердце дергалось, его пронизывал холод, хотелось присесть, ухватится руками, ведь вдруг ветер подхватит, сорвет с лестницы вниз?
— Я боюсь высоты, — прошептал Даргор в страхе. — Что же мне делать?
— Не смотри вниз! — крикнул Блан яростно. — Давай руку!
Даргор наморщил лоб, упрямо закусил губу: жить то хочется, протянул дрожащую ладонь оборотню. Блан сгреб ее своей, и потянул бледного беднягу вверх по лестнице. Шагал осторожно, но на месте не топтался, мало ли, вдруг ступени так же проворно исчезнут, как и возникли.
По тонким, прозрачным как стекло ступеням проплыла размытая тень. Блан инстинктивно вскинул голову. Прямо над головой, среди темно — лиловых колец тумана, проступала жуткая зубастая пасть. Одни клыки длинной в рост человека, морда узкая и длинная. Чудовище выглядело свитым из сумрака и дыма, от головы в стороны расходились тонкие черные струйки, дымка бежала и от зубов, как пар из котла с вареным мясом.
Чернота живо, уродливой кляксой расползалась по небу, по спине Блана пробежали мурашки, а Даргор так и вовсе оторопел, тело сделалось деревянным, ноги намертво прилипли к ступеням. Чудовище наверняка заметило людей внизу, и теперь движется, раскрыло страшную пасть, заслало половину неба. Зверь свирепо сощурил глаза, хотя и глаз то нет, дыры в черном как ночь теле.
Блан беспомощно шарил глазами по темному телу чудовища, что он мог поделать, бежать вперед? До ворот собора не меньше трехсот ступеней. Сражаться? С жуткой тенью, которая и не тень вовсе, а порождение Силы, фантом. Чем одолеть такое? Разве что рубин справится, но как знать, на что способен кровавый камень, остается лишь надеяться.
Он взвесил в руках рубин, в глазах блеснул гнев. Тонкие брови сдвинулись грозно, а голос прозвучал хоть и не твердо как прежде, но с нотками грома:
— Ты либо отойдешь тварь, либо ярость крови испепелит тебя!
Густая тень скользнула по граням камня, яростные отблески затихали и гасли там, где касались зловещей черноты. Но и чернильный призрак светлел, выцветал, уже местами серый как дым. Из рубина во все стороны брызнули густые снопы алых искр, будто ударили точилом по щербатому железу.
Блан содрогнулся всем телом, болезненно зажмурил глаза, зубы скрипели от натуги, ноги подогнулись, точно по нему ударили незримой плетью, но устоял, не свалился в пропасть. Исполинская пасть нависала, почти касалась его длинными острыми зубами, и хотя тварь не из плоти и крови, а рождена сумраком и мглой, но боль жжет тело самая настоящая. Он понимал, разрушенный мир лакомый кусочек для тварей как эта, а теплое человеческое мясо и кровь — тем более. Такие блюда не подают каждый день, а тут деликатес сам идет в рот.
Оборотень смотрел немигающим взглядом на угасающий блеск рубина, тень брала верх, еще немного и алая звездочка внутри камня перестанет трепетать, остановится, грани нальются чернотой, тепло и свет исчезнут, а следом за ними как лед на солнце растает и прозрачная лестница под ногами.
Рука сама потянулась к поясу, двигалась медленно, вяло, будто в воде, пальцы вот — вот сомкнутся на рукояти палаша, но чернота уже заполняет ум, образы в уме костенеют и блекнут, голова гудит как колокол на утренней службе. Но до оружия дотянулся, и с ужасом понял, что не успеет, времени уже нет, громадные зубы все ближе, до них можно дотянутся рукой. Из последних сил Блан схватил палаш ладонью за клинок, резко потянул вверх, пальцы заскользили по острой как бритва кромке, за ними протянулся широкий алый след.
Он даже не ощутил боли, сдавил еще сильней, пока все лезвие не стало багровым от крови. Тонкими струйками она сбегала по кровостоку и кромке, а рубин вспыхнул прежним гневным огнем. Пламя в сердцевине ревело и ширилось. Еще бы! Ведь сам повелитель пролил кровь! Прежний хозяин уже поступал так, выпустил наружу бешеную стихию, пламя способно пожрать столько крови сколько ему потребуется.
Блан высоко воздел руку с камнем, лучи алого света пучками выстреливали вверх, опадали яркими искорками, резали тени и сумрак живее, чем полуденное солнце. Чудище задергалось, как пробитый копьем зверь, яростно щелкало пастью, в лестницу, позади Даргора ударила длинная струя черного дыма, ступени мигом обуглились, превратились в пепел.
— Вперед! — выкрикнул Блан слабеющим голосом. Кровь из его тела вливалась в камень, с каждой секундой ее становилось все меньше, а до спасительных стен собора еще идти и идти.
Даргор проворно, будто и забыл о страхе высоты, подхватил оборотня под руку и поволок к воротам.
Каждый шаг казался последним, каждая секунда — длинною в жизнь, сердце в груди билось все тише, уже не стучит яростно в ребра, иссохшие вены проступили черной сеткой, плоть стала тонкой и прозрачной, глаза запали внутрь черепа. Жуткая тень над ними поблекла, сжалась, хоть и меньше в два раза, но все равно громадная, но уже не подлетает близко, боится багрового огня крови!
Блан не верил, что уйдут живыми, рубин выпил его до дна, осушил как кубок, жизнь едва теплилась в груди. Темнота и холод побираются все ближе, глаза ничего не видят, только тонкую белую линию там вдалеке, она ширится, вырастает в полосу, яркий свет льется из нее режет глаза, но опустить веки не выходит, их будто срезали ножом.
— Мы спасены, Блан! Мы ушли! — донесся издалека тихий как шуршание листвы, голос. — Не умирай, слышишь, не умирай! Мы ушли!
— Не буду, — ответил твердо и живо его собственный голос, но показалось: говорит кто — то другой, чужой, ведь он же молчит! Блан чувствовал, как лихорадит и трясет тело, по венам вместо крови растекается колючий жидкий лед. Ему стало страшно.