Игра на понижение. Тайные пружины финансовой катастрофы
Шрифт:
В тот самый момент, когда Salomon Brothers продемонстрировал все преимущества превращения инвестиционного банка в публичную компанию и принятия экзотических рисков, в психологической базе Уолл-стрит на смену доверию пришла слепая вера. Ни в одном инвестиционном банке, принадлежавшем сотрудникам, соотношение заемных и собственных средств не могло составлять 35: 1; ни один из таких банков не стал бы покупать и держать мезонинные CDO на $50 млрд. Сомневаюсь, что какое-нибудь товарищество могло затеять махинации с участием рейтинговых агентств, отдаться акулам кредитного бизнеса или продавать клиентам мезонинные CDO. Краткосрочная ожидаемая прибыль не покрывала долгосрочных ожидаемых убытков.
Ни одно товарищество, если уж на то пошло, не взяло бы на работу никого даже отдаленно похожего на меня. Разве существует хоть какая-то связь между учебой в Принстоне и талантом принятия финансовых рисков?
После того как Cornwall Capital поставила против низкокачественных кредитов, Чарли Ледли более всего беспокоился, что власти могут в любой момент вмешаться и не допустить банкротства
Правительство облегчило J. P. Morgan покупку обанкротившегося Bear Stearns, назначив крайне низкую цену и предоставив гарантии на самые сомнительные активы банка. Владельцы облигаций Bear Stearns получили компенсацию, а акционеры потеряли большую часть своих денег. Спонсируемые правительством США Fannie Mae и Freddie Mac оказались на грани банкротства и были без промедления национализированы. Руководство отправилось в отставку, акционеры сильно пострадали, кредиторы избежали этой участи, но пребывали в неизвестности. Затем наступил черед Lehman Brothers, который просто бросили на произвол судьбы, вследствие чего ситуация значительно усложнилась. Министерство финансов и Федеральная резервная система заявили было, что банкротство Lehman должно послужить уроком другим: не все проштрафившиеся фирмы Уолл-стрит получат правительственные гарантии. Однако затем, когда разверзлась преисподняя, рынок перестал функционировать, а на Министерство финансов и Федеральную резервную систему обрушился град упреков за глупое решение, последние пошли на попятную и заявили, что у них просто не было юридических полномочий для спасения Lehman. Несколькими днями позже о банкротстве объявила AIG, но Федеральная резервная система выделила ей кредит в размере $85 млрд (который очень быстро вырос до $180 млрд) на покрытие убытков по низкокачественным ипотечным облигациям. На этот раз Министерство финансов затребовало немалую цену за кредит и получило в собственность подавляющую часть акций. Далее последовал холдинг Washington Mutual, на который Министерством финансов бесцеремонно наложило арест, что крайне негативно сказалось и на кредиторах, и на акционерах. Затем о банкротстве объявил Wachovia. Министерство финансов и Федеральная корпорация страхования депозитов поддержали его покупку компанией Citigroup, снова назначив бросовую цену и предоставив гарантию на плохие активы.
За разрешение финансового кризиса взялись именно те, кто не сумел его предвидеть: министр финансов Генри Полсон, будущий министр финансов Тимоти Гайтнер, председатель Федеральной резервной системы Бен Бернанке, генеральный директор Goldman Sachs Ллойд Бланкфейн, генеральный директор Morgan Stanley Джон Мэк, генеральный директор Citigroup Викрам Пандит и т. д. Из-за роли, сыгранной в ипотечном кризисе, некоторые руководители Уолл-стрит лишились своих должностей, однако большинство остались на местах, да к тому же стали играть важную роль в определении дальнейших действий. К ним присоединилась и горстка правительственных чиновников, которые в свое время совершенно не интересовались деятельностью фирм с Уолл-стрит. Всех их объединяло одно: они отличались гораздо меньшей прозорливостью и гораздо хуже видели истинную сущность американской финансовой системы, чем одноглазый инвестиционный менеджер с синдромом Аспергера.
К концу сентября 2008 года самая главная фигура финансовой системы – министр финансов Генри Полсон убедил Конгресс США предоставить ему $700 млрд для покупки у банков низкокачественных ипотечных активов. Так родилась программа выкупа проблемных активов под названием TARP. Получив деньги, Полсон отказался от озвученной ранее стратегии и принялся одаривать миллиардами долларов Citigroup, Morgan Stanley, Goldman Sachs и несколько других компаний, выбранных по какой-то причине для спасения. Так, $13 млрд, которые AIG задолжала Goldman Sachs в результате ставок на низкокачественные ипотечные кредиты, были полностью, по 100 центов за доллар, выплачены американским правительством. Подобные щедрые подачки, равно как и подразумеваемые правительственные гарантии, которыми они сопровождались, не только спасли фирмы с Уолл-стрит от банкротства, но и избавили от необходимости признания убытков по своим портфелям низкокачественных ипотечных кредитов. Тем не менее всего через неделю после получения первых $25 млрд из кармана налогоплательщиков Citigroup призналась Министерству финансов, что – кто бы мог подумать! – рынки все равно не верят в ее возрождение. Министерство финансов в ответ выделило 24 ноября еще $20 млрд по программе TARP и предоставило гарантию на активы Citigroup в размере $306 млрд. Министерство не потребовало за это ни доли в капитале, ни кадровых перестановок, т. е. вообще ничего, за исключением крошечного пакета привилегированных акций и варрантов «вне денег». Гарантия в размере $306 млрд – почти 2 % от валового национального продукта США и приблизительно совокупный бюджет министерств сельского хозяйства, образования, энергетики, национальной безопасности, жилищного строительства и городского развития, а также транспорта – была преподнесена в качестве подарка. Министерство финансов так и не удосужилось разъяснить ни истинную сущность кризиса, ни действия, которые предпринимались в ответ на «падение цен акций» Citigroup.
К этому моменту стало ясно, что $700 млрд не хватит, чтобы разобраться с проблемными активами, приобретенными за предыдущие годы трейдерами с Уолл-стрит. И тут Федеральная резервная система предприняла скандальный и беспрецедентный шаг: выкупила у банков низкокачественные ипотечные облигации. К началу 2009 года риски и убытки, связанные с плохими инвестициями более чем на триллион долларов, были переложены с крупных фирм Уолл-стрит на плечи налогоплательщиков. Генри Полсон и Тимоти Гайтнер заявили, что паника и сумятица, последовавшие за банкротством Lehman Brothers, доказали: система не вынесет банкротства еще одной крупной финансовой компании. Они также утверждали, правда уже постфактум, что не имели законного права в организованном порядке ликвидировать гигантские финансовые компании. Но даже год спустя они не прилагали никаких усилий для обретения подобного права. Любопытно, конечно, учитывая тот факт, что они никогда не стеснялись требовать для себя тех или иных полномочий.
Не только руководители Уолл-стрит, но и Министерство финансов с Федеральной резервной системой очень быстро стали преподносить события на Уолл-стрит в 2008 году как «кризис доверия», как старую добрую финансовую панику, спровоцированную банкротством Lehman Brothers. В августе 2009 года президент Goldman Sachs Гэри Кон даже публично заявил, что банк никогда не нуждался в правительственной помощи, поскольку был в состоянии выдержать любую кратковременную панику. Но между старой доброй финансовой паникой и событиями на Уолл-стрит в 2008 году огромная разница. Во время паники восприятие ситуации порождает свою реальность: в переполненном театре кто-то кричит: «Пожар!» – и люди начинают давить друг друга, пытаясь пробраться к выходу. В 2008 году на Уолл-стрит реальность взяла верх над восприятием: переполненный театр сгорел дотла вместе со зрителями. Крупнейшие фирмы на Уолл-стрит либо обанкротились, либо оказались на грани банкротства. Проблема была не в том, что Lehman Brothers позволили пойти ко дну, а в том, что ему столько времени позволяли процветать.
Этот новый порядок – бесплатные деньги для капиталистов, свободные рынки для всех остальных – плюс практически мгновенное переделывание финансовой истории раздражали многих. Но мало кто чувствовал такое отвращение, как Стив Айсман. Самые влиятельные и высокооплачиваемые финансисты были полностью дискредитированы; без вмешательства правительства все они лишились бы своих должностей. Тем не менее эти самые финансисты использовали правительство для собственного обогащения. «Я могу понять, почему Goldman Sachs хочет участвовать в дискуссии по поводу будущего Уолл-стрит, – говорит Айсман. – Непонятно мне только одно: почему их вообще кто-то слушает». По мнению Айсмана, нежелание американского правительства допустить банкротство банков является не решением, а симптомом серьезной дисфункции финансовой системы. Проблема заключается не в исключительной важности банков как таковых для процветания американской экономики. Проблемой, на его взгляд, является колоссальный объем дефолтных свопов, покупаемых и продаваемых каждым из них. «Риск на рынке безграничен, – утверждает Айсман. – Банк с рыночной капитализацией в миллиард долларов мог выпустить дефолтные свопы на триллион долларов. Никто не знает, сколько их в действительности на рынке! И никто не знает, где они все!» Банкротство, скажем, Citigroup может быть экономически приемлемым. Оно принесет убытки сотрудникам, акционерам и держателям облигаций Citigroup, но их объемы известны. Однако банкротство Citigroup повлечет за собой огромные выплаты по ставке неопределенных размеров: выплаты со стороны тех, кто продал дефолтные свопы на Citigroup, тем, кто купил их.
Это еще одно последствие преобразования товариществ с Уолл-стрит в публичные компании: они стали объектом спекуляции. Теперь не социальная и экономическая значимость делает банк слишком крупным, чтобы допустить его банкротство, а количество сторонних ставок, сделанных на этот банк.
В конце концов я не удержался и задал Джону Гутфройнду вопрос о самом важном и фатальном решении в его жизни – решении превратить товарищество в публичную компанию, которое стало первым камешком, сброшенным с лавиноопасной вершины. «Да, – ответил он, – руководители других фирм осуждали этот шаг и недоумевали, как вообще можно пойти на такое. Но когда искушение стало слишком велико, они все поддались ему». Впрочем, Гутфройнд не стал отрицать, что главной целью превращения товарищества в акционерную компанию был перенос финансового риска на акционеров. «Теперь, если что не так, это их проблема, – подтвердил он, – и кстати, не только их». Если инвестиционный банк с Уолл-стрит облажается, его риски становятся проблемой правительства США. «Принцип невмешательства государства в экономику действует лишь до тех пор, пока ты по уши не увязнешь в дерьме», – ухмыльнулся Гутфройнд. Ведь он-то уже вышел из игры. Теперь вина лежала на других.
Он с любопытством следил, как я записываю его слова. «Это еще зачем?»
Я ответил, что теперь, когда мир, описанный мною в «Покере лжецов», умирает, пожалуй, пришло время обновить картину. Может быть, даже выпустить 20-е, юбилейное издание.
«Меня сейчас стошнит», – промолвил Гутфройнд.
Несмотря на то что ему было крайне неприятно мое общество, я испытывал огромное удовольствие от нашей беседы. Он оставался все тем же жестким, прямолинейным и резким человеком. Гутфройнд сыграл не последнюю роль в создании монстра, но в нем до сих пор продолжала жить прежняя Уолл-стрит, на которой действовал принцип: «Давши слово – держись». На той Уолл-стрит уволившиеся сотрудники не доставляли неприятностей бывшим начальникам, превращая их в персонажей своих книг. «Все-таки, – наконец произнес Гутфройнд, – согласись: твоя гребаная книга разрушила мою карьеру и сделала карьеру тебе». С этими словами бывший король прошлой Уолл-стрит протянул мне тарелку с заказанным им блюдом и ласково предложил: «Не желаешь попробовать яйца со специями?»