Игра о напрестольном кресте
Шрифт:
— Отменные кирпичи и раствор, — с удовлетворением произнесла Кардинальша. — И правильно, что второй сосуд колесом катился, — чтоб содержимому не застыть. Зовём всех сюда — и за работу!
А когда литвинка послушно исчезла внутри храма, деловито сказала Хуане:
— Расцарапалась, наверно? Сними с тела всё, пока никто не видит, и вот, возьми пока моё верхнее.
Скрутила рваную, набухшую кровью рясу, сняла крышку со жбана и выжала туда получившийся жгут.
— На крови ставлено — крепче крепкого будет, — пробормотала напоследок.
Потом
— Вот и ладно, — проговорила аббатиса, вытирая руки об исподнее. — Зачем звать мужчин, когда и женщины вполне справляются?
— А мы когда-нибудь их звали и тосковали, матушка? — улыбнулась в ответ младшая Кристина. — Разве что в мыслях…
Иной резон чувствовался в этом ответе, чем в том утверждении, что ему предшествовало, и это поняли как мирянки, так и принявшие схиму.
— Справляться-то чем дальше, тем труднее, — сказала Хильда. — Иоанна-Агнес, пойдём-ка, я твои царапины смажу зельем. К утру тебе целая кожа куда как понадобится.
— К утру? — повторила Гросвита. — Ох, страшусь, провидица ты наша, что снова твои предвиденья верны лишь в целокупности, а не в малых мелочах.
Смеркалось в этих местах всё раньше, будто они вместе с людьми подвигались из лета в осень, и всё большим холодом веяло из-за решёток. Когда Хуану привели в порядок и переодели в чистое, Кардинальша сказала:
— Пора кончать с твоим новициатом. Самое время объяснить нашей сестре всё до конца. София, тебе слово, а то уж больно молчалива сделалась. Что мы защищаем?
— В алтаре хранится напрестольный крест, который наша Евфросиния заказала для своего храма лучшему ювелиру Киевской Руси именем Лазарь Богша. Говорили, что пропал, но он лишь скрылся.
— Как меч короля Артура, — тихо прибавила Гросвита.
— О нём идёт молва, что когда он вновь явится, Белая Русь — так называется наша земля — станет не в пример могущественней, чем в прежние лета, в равной мере славные и горестные. Вот и охотятся за ним беспрерывно.
— Я видела, я кое-что понимаю, — проговорила Хуана. — Но почему не найти достойных и не вернуть им?
— В толпе нет таких. В ней нет ничего достойного — лишь заурядное, — пояснила Софья. — У каждого на Земле свои представления о хорошей доле, о мощи и блеске. Слишком мелкие, от мира дольнего — не горнего.
— То бы ещё куда ни шло, что толпа хочет счастья своей радзиме, — прибавила Эфразин. — Кто такого не пожелает? Однако незрелый плод никак нельзя вырезать из чрева матери. А час его появления на свет ещё не настал.
— Поистине так: ты заговорила моим языком, девушка, — веско произнесла Хильдегарда.
— Мне можно на него глянуть? — спросила Хуана.
Но тут враз потемнело так сильно, будто, наконец, грянула Великая Ночь Всех Ночей.
— По местам! — скомандовала аббатиса. —
Ступени башни осыпались под ногой, стена крошилась на сандалии, покусывая босые ступни.
— Кристина, совладаю ли я с самострелом?
— Да ты пока только болты подавай. Их у нас обычно хватает, я могу по пять-шесть в минуту выпускать. Был бы кто на подхвате.
Вверху оказалось так тесно, что и пришлось стать спиной к спине. Зато обзор был отличный — на все стороны сразу.
И удручающий — или Хуане так показалось с непривычки.
Тьма стояла круговой стеной, двигалась со скоростью пожара в степи — и лишь круглое сероватое, подсвеченное глубинным пламенем окно стояло над шпилем их церкви.
— Справимся? — почти прошептала она, стиснув в руках плотную охапку стрел — с четырехгранными наконечниками, с тройным оперением из пергамента. Полустёртая, выскобленная вязь отсвечивала на клочьях: «Stromata».
— Не знаю, — методично выпуская в облако одну стрелу за другой, бросила Кристина. — Никогда. Раньше не было. Кто-то кому-то. Сказал нечто и раздразнил. Внизу тоже самострел. С прямой наводкой. Это я на случай.
— Крис. Я читала твою поэму о «девушке, прославившей наш пол». Помнишь? «Слово о Жанне д’Арк».
— Дева Жанна! Жаворонок Франции! Верно.
— Позови её, — твёрдо сказала Хуана. — Это лучшая из нас. Полководец. Святая.
Тучи разверзлись на востоке, в узкой щели блеснуло нечто серебряное, как крыло ангела или рыцарский доспех. Но тотчас же заклубились на Востоке ещё выше — если такое было возможно.
— Сделай что-нибудь ещё, — взмолилась Хуана. — Она в самом деле идёт? Ей же трудно рассекать… океан.
Откуда взялось это слово, она сама не поняла, но на соседней башне колыхнулось наголовье Эвфразин, Ефросинии. Она так же, как и сама Хуана, стояла рядом с арбалетчицей: Хильда или всё же София?
И вдруг…
Самое главное всегда случается вдруг и неожиданно.
Беззвучный зов, состоящий, казалось, из одного света, пронёсся над скопищем безликих, пал с небес и ударил в тылы, отчего разошлось серое небо, явив ярчайшую синеву, и раздалась грудь земли. Могучая рука, сжимающая рукоять секиры, явилась там, и красный щит, который плыл вперёд наподобие драконьей головы, и зловещий туман расступался перед грудью корабля или человека двумя струями, оставаясь в кильватере, и…
— Торвальд, сын Кодрана. Викинг. Путешественник, — Кристина выпрямилась, утирая лоб рукавом. — Он справится.
— Кто он?
— Это Предслава его вызвала: сумела, наконец, — голос Кристины стал спокойней, видимо, она отдышалась после боя. — Тур восстанавливал её родной город Полоцк после того, как языческий принц Вольдемар его разрушил и увёз себе княжну Рагнейд в жены. Ставил церкви и монастыри. И крестил. И основал сердце Болотной Страны — Туров. И стал частью здешней земли. Его друг Олаф, сын Трюггви, который позже крестил Норвегию, свой крест принял именно от Торвальда.