Игра с огнем
Шрифт:
– Ну, просто я такой ребенок девяностых, – говорит Уэсли Кэролайн. – Слушай, ну с ума же сойти. Лучшие годы были. В смысле, Blink-182 – это вышак, чувак, понимаешь?
Я вспоминаю, что Кэролайн мне говорила, что он только готовится поступать в колледж. Он, поди, только ходить учился, когда Blink-182 были популярны.
– Я знаю, ты мне говорил, – голос у нее скучающий. – Ребят, это Уэсли. Уэсли, это моя соседка Саша и ее парень Джонатан.
– Привет, чуваки.
Он все говорит и говорит, очень громко, о том, что он – дитя девяностых.
– Утром было небольшое похмелье, вставать не хотелось, но тупой кот соседа наблевал в коридоре, и сосед так орал, когда пытался за ним убрать, – говорит парень, опасно качнувшись в мою сторону.
Я делаю вежливый шажок назад. Он придвигается ближе, продолжая бубнить.
– Меня от этого прям замутило, но я сдержался, потому что опаздывал на встречу с одной мамочкой в Верхнем Вест-Сайде. Она хочет, чтобы я снимал праздник в честь пятилетия ее ребенка. Она из тех мамочек, которые целый день ходят в штанах для йоги и кроссовках, даже когда не занимаются, сечешь, о чем я? Не поймешь их. Но я ехал из Бруклина, и поезд сильно опаздывал, так что…
Я слегка склоняю голову в сторону и смотрю на Кэролайн, вытаращив глаза и стиснув зубы, пытаясь донести до нее простую мысль: «Что это, твою мать, за чувак?»
– Уэсли? Может, расскажешь Саше и Джонатану о своем искусстве? – мягко спрашивает Кэролайн. Потом обращается ко мне: – Он правда очень талантливый художник. Я видела его работы.
– А, да. Я снимаю скульптуру, ручную работу. Только что продал триптих одной независимой галерее – я как-то покурил, и мне пришло в голову, что можно поджечь ломтики сыра для бургеров. Он тает, им можно капать на всякое дерьмо, и получается крутяк. Так что я накапал на игрушечную гоночную машинку, на куклу Барби, на кукольный диван. Это такая история, что общество просто индоктринирует детей капиталистическими ценностями прямо с рождения, понимаете?
Тишина, которая повисает следом, как-то длинновата. Я смотрю себе на ноги.
– Он очень талантливый, – говорит Кэролайн, поворачиваясь и прижимая руку к его груди.
Наверное, она пытается ему улыбнуться, но радость не затрагивает глаза.
– Как увлекательно, – произношу я.
– А ты, чувак, чем занимаешься? – спрашивает Уэсли, хлопая Джонатана по руке.
– Ничего настолько же творческого, – отвечает Джонатан.
Дипломатичен, как всегда.
Уэсли оценивает костюм Джонатана, хмурится.
– Ты что, риелтор какой-нибудь или что-то такое?
– Нет.
Джонатан сдерживает смех.
– А что тогда?
– Финансовая сфера.
– А, вон чего. И что это, типа, значит?
– Работаю в одном крупном инвестиционном банке.
– Каком?
– Одном из тех, что в центре, – тихо произносит Джонатан, отпивая из бокала.
– Чувак, ты из ЦРУ, что ли? Как называется?
Уэсли раздражается.
– «Голдман Сакс», – отвечает Джонатан; ему как будто неловко это выговаривать.
Ничего подобного, конечно. Это игра на поражение. Так выпускники Гарварда говорят, что учились в Бостоне, а миллионеры скажут, что не бедствуют. Джонатану нравится растягивать процесс сообщения окружающим, где он работает. Я знаю, он втайне ловит кайф от того, как у всех распахиваются глаза и вытягиваются лица, когда он в конце концов раскалывается. Если бы он и в самом деле чувствовал неловкость, то не устраивал бы каждый раз, как знакомится с кем-то, эти танцы.
Уэсли щурится и кивает.
– Ну, лишь бы тебе было хорошо, чувак… Но тебя не напрягает, как крупные банки швыряют миллионы, которые людям достались тяжелым трудом, под автобус – с этим кризисом закладных?
Джонатан берется отвечать, но Кэролайн спешит скруглить углы.
– А Саша только что начала работать матчмейкером! Разве не круто?
В ее голосе слышна паника.
Уэсли не обращает на нее внимания, решив разобраться с Джонатаном. В споре он выглядит не очень – совсем никак, – но внезапно смотрит на часы в телефоне.
– Вы слушаете «Праведную плесень»? – спрашивает он.
– Что, прости? – отвечаю я.
– Группу.
– А. Нет, я о них не слышала.
– У меня сегодня на них билеты, и мне пора бежать. Тут за углом концерт в час. Саша, Джонатан, все ништяк. Кэролайн, ты просто сон наяву.
Он выливает в себя остатки из бокала, потом внезапно хватает Кэролайн за плечи, целует и исчезает в толпе.
Несколько очень долгих секунд все молчат, осваиваясь с отсутствием Уэсли. Диджей наконец сдался и поставил Тейлор Свифт. Виктория с подружками орут, подпевая «22», перед толпой, собирающейся у стены с граффити. Несколько раз вспыхивает камера чьего-то айфона. Фотографии будут на Фейсбуке, в Твиттере, Инстаграме и Снапчате уже через пять минут.
Кэролайн первой нарушает молчание:
– Он вам не понравился.
Когда дело доходит до неудачников, с которыми она встречается, я стараюсь вести себя осторожно. Я знаю, ей неудобно от того, в каком свете они выставляют ее саму.
– По-моему, ты заслуживаешь лучшего, – говорю я.
– Куда лучшего, – добавляет Джонатан.
– Эх, думаете, я этого не знаю? Он жуткий. Они все жуткие. Все свободные.
– Должен же быть в мире кто-то не отстойный. Ты с ним встретишься, обещаю.
Звучало бы свежее и убедительнее, если б я не произносила это уже миллион раз.
– Да идите вы оба в жопу, – срывается Кэролайн. – Вы не знаете, каково это быть одинокой и быть все время одной.
Она хватает зажигалку, лежащую на ограждении крыши, закуривает сигарету и дуется. Джонатан отмахивается от дыма.
– Как я превратилась в какого-то бездушного киборга с Тиндера? – ноет Кэролайн. – Я встречалась со столькими парнями и не смогла себя заставить – мне никто не нравится. Как будто со мной что-то не так.