Игра судьбы или Противозаконная любовь
Шрифт:
В один жаркий день Елена заботливо приготовляла мороженое, лимонад, холодила во льду мед, вино и укладывала на блюдо груши, яблоки и апельсины для своего милого друга; она была весела и мила необыкновенно; одета очаровательно; на ней было лиловое платье с белым поясом и алмазною пряжкою; в волосах одна белая роза с двумя или тремя серебряными колосками; прекрасные светло-русые волосы были приколоты черным черепаховым гребнем, от которого спускалось до самого полу белое креповое покрывало; это последнее украшение было уже именно в угождение князю; он как татарин считал покрывало необходимою принадлежностью женского одеяния; он называл его защитою непорочности, завесою стыдливости, покровом любви и многие другие не менее лестные названия давал этому куску флера, который теперь так мило, так благородно волновался и облекал красивые формы Еленина стана. Наконец все готово: и стол, и десерт, и сама красавица хозяйка, как светозарный гений, сияет прелестями и нарядом; яркое полуденное солнце освещает всю пышность мебелей; но оно беспокоит нежные глаза; оно будет также беспокоить милого князя; и вот дорогой рисовки шторы опускаются; в комнате царствует пленительный полусвет. Ах, как Елена хороша при нем, какой рассудок мог бы устоять при виде такой красоты!.. За хлопотами Елена в первый раз еще не слыхала, что пробило час — пора, в которую всегда приезжал князь; итак, стук экипажа, остановившегося у ворот, удивил и испугал ее, но, взглянув бегло на часы, она с восклицанием радости бросилась в залу; князь входит — и чернее октябрьской ночи было выражение лица его. «Как, Елена, — сказал он, со вздохом обнимая испугавшуюся красавицу, — ты именно этот день выбрала, чтоб одеться так прелестно?» — «Сегодня день моего рождения, Гамет! отвечала Елена, робко целуя его, — я думала угодить тебе». — «Сегодня также и день нашей разлуки…» Вопль и вслед обморок Елены прервали слова князя; он отнес ее в гостиную, сел с нею на диван и, положа к себе на колена смотрел мрачно на бледное лицо ее, закрытые глаза, посиневшие губы, на все это подобие смерти и тяжело вздыхал «Смерть, —
Отец князя, один из богатейших татар в К ***, умерший задолго еще до связи Гамета с Еленою, отказал ему, как своему любимцу, несравненно большую часть имения, нежели трем его братьям, и таким предпочтением возбудил в них сильнейшую ненависть к Гамету. Старик в завещании назначил четырем братьям приступить к разделу имения не прежде, как через год после его смерти. Неизвестно, хотел ли он, чтоб трое старших сыновей привыкли к мысли видеть во владении меньшего все, что было в имении лучшего, или чтоб этот последний имел время взять меры против их враждебных замыслов, к которым они очень были и склонны, и способны; известно только то, что приказание его было в точности соблюдено, и, когда пришел условный год, трое старших князей Д** послали брату извещение, что они ожидают его к разделу. Этот призыв Гамет получил в то самое время, когда только что достиг цели неусыпных страданий своих и пламеннейших желаний сердца, только что поселил Елену в своем доме! до имения ль было ему тогда!.. Вместо раздела он готов был бы отдать все братьям, только чтоб оставили его в покое восхищаться красотою своей милой; и так откладывая день за день отъезд свой в К ***, он не говорил ничего Елене об этой необходимой разлуке, и она совсем ничего не знала о его семейных делах; наконец страстно влюбленный князь, понуждаемый братьями и не имея сил расстаться с Еленою, решился уполномочить на всякую сделку с братьями управлявшего всем его имуществом старого семидесятилетнего татарина, бывшего его дядькою, а теперь управителем, и который любил его, как обыкновенно старые служители дома любят тех, кого вырастили на руках своих. «Поезжай, мой добрый Якуб, — говорил Гамет, отдавая старику все должные документы, — поезжай, даю тебе всю мою власть; будь там вторым мною; все, что ты сделаешь, наперед одобряю, уступи братьям все, что можно уступить, не делая большого убытка мне! — Гамет замолчал и задумался… — Однако ж, Якуб, мне очень нужно, чтоб денег у меня всегда было так же много, как теперь; соблюди мои выгоды, отец! Употреби весь твой разум, чтоб сохранить и мою пользу, и дружелюбное расположение братьев». — «Да, Гамет! деньги тебе очень нужны! Это я вижу!.. Аллах прогневался на тебя, мой сын! Наслал затмение на твой светлый разум!.. Но теперь об этом говорить уже нечего! Против такого зла лекарства нет! Но выслушай, что скажу о твоих братьях. Ты говоришь: сохранить тебе их дружелюбные чувства! Нельзя того сохранить, чего не бывало; но можно купить наружный вид их доброжелательства, не дешевле, однако ж, как отдачею всей завещанной тебе отцом части имения; согласен ли ты на это?» — «Как можно, Якуб! чем же я буду жить? — „Чем ты жил до сих пор?“ — „Но ведь я тебе сказал, что теперь издерживаю очень много и хочу, чтоб всегда так было“. — „А в таком случае нечего и думать ни о малейшей уступке братьям, ни также о мире с ними; вступи во владение своего имущества и возьми меры для сохранения головы своей! потому что (не обманывайся, Гамет, в рассуждении намерений твоих братьев) будешь иметь трех непримиримых хитрых и сильных врагов, для которых вовсе нет ничего святого“. — „Не думаю, Якуб! Ты уже слишком с дурной стороны смотришь на это дело! братья не любят меня, это правда; но чтоб они покусились на жизнь мою за то только, что отец дал мне больше, нежели им, этого уже я никак не думаю“. — „Дай бог, чтоб ты был прав, князь! Итак, я завтра еду“. — „Поезжай, отец мой, и да руководствует всевышний твоим разумом в этих затруднительных делах“.
Братья Гамета ненавидели его с младенчества за то, что он был любимец не только отца своего, но и деда с материнской стороны, который, умирая, отказал ему одному все свое имение; завистливые князья Д ** не могли утаить сами от себя, что меньшой брат их далеко превосходил их качествами ума, сердца и наружными приятностями. Молодой Гамет имел воинственные наклонности и был редкий красавец; это последнее обстоятельство по странному образу мыслей старого Д** было главною причиною, заставившею его склониться на просьбы любимого сына отдать его в военную службу, и отдать именно в гусары. Старый чудак утверждал, что красавец будет не полный красавец, если он не в гусарском мундире, и вот кумир его — юный прекрасный Гамет рисуется в золотых шнурах, кистях, круглых пуговицах; гремит саблею, шпорами; старик с восторгом сжимает юношу в объятиях и отдает ему лучшую и большую часть имения. Впрочем, братья Гаметовы совсем не были бедны оттого, что получили меньшую часть наследства; им даны были большие капиталы от дядей и также от отца; они пустили их в торговый оборот и получали очень большие доходы, и они уже считались богатейшими людьми, тогда как Гамет был еще почти ребенком.
Якуб писал Гамету: „Братья твои очень недовольны, что ты не сам приехал, и сказали наотрез, что без тебя не приступят к разделу и что если ты имеешь полную доверенность ко мне, то, по крайности, они с своей стороны вовсе не имеют ее; я предвижу тьму хлопот для тебя, князь; они, кажется, решились, чего б то ни стоило, не отдавать тебе твою часть. Хотя к этому нет никакого средства, кроме одного!..“ Но князю, который в объятиях Елены считал себя, по крайности, равным Магомету в счастии, это одно средство казалось несбыточною химерою, порожденною напуганным воображением старого Якуба; он смеялся внутренно нелепым его заключениям о своих братьях. „Полно, добрый Якуб, — отвечал он верному дядьке, — не давай такого трагического толка словам и досаде моих братьев! Они некоторым образом вправе сердиться на мою беспечность. Я пишу сам к ним, и надеюсь, все пойдет хорошо“. Пустая переписка между братьями тянулась почти все лето; безрассудный Гамет писал вечный вздор, старался только выиграть время, чтоб проводить его на ковре у ног Елены. Трое князей Д* уехали в К***, написав Гамету, что как срочной год давно прошел, а он не вступил во владение своей части законным порядком, то они до весны не позволяют ему брать доходов с этого имения. На зиму все затихло. Князь переехал в дом, нанятый им для Елены, и забыл братьев, ссору, имение, забыл весь мир! „Елена, — говорил он, целуя ее с восторгом, — моя Елена! что такое есть в красоте твоей, что она с каждым днем увеличивается?.. Видел я и прежде прекрасных женщин; казалось, любил их; но о том огне, каким горю теперь, я не имел никакого понятия!.. Да, Елена! Если мне должно когда-нибудь выйти из твоих объятий, то чтоб это было прямо в объятия смерти! Другого перехода я не хочу!..“ Елена не умела отвечать, но чувствовала почти так же! Она неизъяснимо любила прекрасного татарина!!. Злополучная христианка!.. Зима приходила к концу; солнце с каждым днем становилось ярче и всходило выше; наконец воздух согрелся; раскинулись роскошные леса; заговорили листья; заиграли ручейки, заблистали реки; молодая трава зеленым бархатом расстилалась по обширным лугам; ключи холодных вод катились, гремели, брызгали бриллиантами с высот каменистых гор; и мужественная красота северной природы развилась во всем блеске. Наступила весна.
„Гамет! братья твои подали просьбу в суд, что замедление твое расстроивает их хозяйственные распоряжения; что они теперь не могут хорошо знать границ твоего и своих имений, потому что они, принадлежа прежде одному князю Д **, не были отделены межами, и что меня, присланного с полною твоею доверенностию, не принимают, считая унизительным для себя иметь сношение с слугою, так назвали меня безбожные князья, меня! их воспитателя! Но бог с ними! Не это самое худшее в письме моем; теперь выслушай меня, Гамет, и из сострадания к моей старости не пренебрегай моим извещением. Суд по просьбе братьев твоих назначил местом общего съезда вашего деревушку, принадлежащую старшему князю, под предлогом, что она в центре общих владений ваших; деревня эта в пятидесяти верстах от большой дороги, окружена непроходимыми лесами и множеством оврагов; верст на тридцать кругом нет никакого жилья, и к довершению жители ее, как прежде носился слух, жили разбоем, хотя это последнее обстоятельство и неверно; но если позволено судить о людях по виду, то жители деревни К * М * должны быть ужаснейшие злодеи! Сверх же всего этого, что я тебе написал и что леденит сердце мое ужасом, братья твои услали куда-то из этой деревни человек шесть татар самой зверской наружности!.. Ах, Гамет! Ах, сын мой! пощади мою старость, сжалься над сединами дядьки своего; возьми меры против злодеяния! для имени аллаха, не считай опасений моих бредом старости! Забудь на этот раз благородную доверчивость! Ты не знаешь братьев своих; но я, я воспитал их! Верь мне, Гамет, они хотят покуситься на жизнь твою!“
Так писал Якуб. Вместе с этим письмом князь получил от суда приглашение явиться непременно и немедленно в деревню К * М *, где суд и братья ожидают только его прибытия, чтоб приступить к разделу их земель. Прочитав то и другое, Гамет задумался. Мало-помалу грусть его усиливалась; он ходил по комнате и от часу более погружался в мысли, теряясь в изыскании способов не разлучаться с Еленою… Черная печаль омрачила прекрасные черты его, он не находил ни одного: не ехать по требованию суда — невозможно, особливо после Якубова предостережения; это могли приписать страху!.. Хотя б один только Якуб приписал этой причине неявку князя на условное место, то и этого довольно было для гордого татарина! Он поехал бы на верную смерть, только чтоб не быть подозреваему в недостойной робости; сверх того, он и в самом деле считал вздором опасение своего дядьки; в благородной душе Гамета никогда не местились подобные подозрения… Но Елена! как расстаться с нею!.. как оставить ее!., взять с собою?., ее! христианку! в среду лютых татар! пред глаза враждующих братьев!.. Гамет затрепетал! Оставить в К *! О аллах! Да поразит меня прежде гром твой, нежели я принужден буду это сделать!.. Ее!.. Елену! такую красавицу! Кто ж не повергнет к ногам ее своего сердца; несметных богатств и какого б то ни было сана?.. Нет! прежде я умру! по моему телу только проедет Елена в К *. Разве оставить… Что за ужас! Я ли это подумал? оставить Елену!., бедную, кроткую, беззащитную Елену! и это сделаю я! я! таявший восторгом, испивший чашу блаженства, непостижимого уму человеческому!!! Я, бывший единственным обладателем ее!.. Что за проклятая мысль пришла мне?.. Неужели князь Гамет до такой степени подл, что оставит женщину, равную гуриям в красоте и которою он любим?.. пока хоть одна искра жизни тлеется в теле его?.. Гамет с силою ударил себя в грудь: Елена! солнце жизни моей!., воздух, которым дышу! прими последнюю и непременную клятву мою!.. только в объятия смерти! только в хладную могилу перейду я из твоих… О, Елена!.. Елена!.. Какие воспоминания!.. из твоих, рай в себе заключающих объятий!..
„Успокойся, моя Леночка! успокойся! твой Гамет с тобою!“— так говорил князь Д**, держа у груди своей отчаянно рыдающую Елену!.. „Нет!.. Гамет, нет! Не в твоей власти оставить меня здесь живую! или ты возьмешь меня с собою… Ах, Гамет, Гамет! возьми меня с собою! ты еще вчера говорил, что моя любовь, моя красота делают жизнь твою непрерывною цепью блаженства и восторгов. Это было вчера! Ну, ведь я все та же, мой Гамет! я люблю тебя!..“ Елена говорила это с каким-то родом помешательства; оно готово было сообщиться и Гамету: „О Аллах!.. Спаси мой рассудок!..“ Елена в ужасе замолчала: в первый раз еще Гамет произнес в присутствии ее это имя! Она смотрела на него, и лицо ее с каждою секундою делалось бледнее, бледнее и наконец приняло вид мертвого!.. „Поезжай, Гамет!“— сказала она едва слышным голосом, положила голову на грудь его, закрыла глаза и не говорила уже более ни слова и не переменяла положения до того, как Гамет, истоща всевозможные ласки, убеждения, утешения, клятвы, уверения, осыпав тьмочисленными поцелуями ее руки, лицо, шею, грудь и, сжав в последний раз в страстных объятиях своих, отнес ее почти бесчувственную к ней в спальню; там он положил ее на ее пышную, великолепную постель; но, чувствуя, что страдания Елены начинают лишать его сил и разума, что, оставшись еще секунду, он останется навсегда, поспешно отвращает взор и говорит: „Прости, Елена! Я возвращусь! я твой! навеки твой! прости!..“ — выбегает из спальни; быстро переходит залу, сбегает с крыльца и бросается в коляску, приказывая скакать во весь опор по дороге к *****.
Проходят дни, недели, проходит месяц; о Гамете слуху нет. Елена томится, плачет день и ночь и тем горестнее, тем безотраднее, что восклицание „о Аллах!“ беспрестанно гремит в ушах ее! Вот и еще месяц прошел, о Гамете вести нет!.. Что с ним сделалось? Как узнать? — не от кого и нельзя: Елена никуда не выходит, никого не видит: „Хоть бы ты, матушка, разведала, как-нибудь стороною, не слышно ли чего о князе! Ведь ты ходишь ко всем здесь, неужели неможно спросить!“ — „Что ты, бог с тобой, дитя мое! с какой стати буду я спрашивать о князе! Ведь все знают, что я у тебя живу и все знают… что один бог без греха! К тому ж о князе давно перестали говорить; он другой губернии, уехал; и все забыто!..“
В один день Елена сидела задумавшись на диване, устремя взор на ковер, на котором Гамет так часто сиживал у ног ее; она смотрела долго и неподвижно, припоминая себе его слова, страстную любовь, прекрасное лицо, благородные поступки. Ей кажется, что она опять видит его близ себя, что слышит, как он говорит ей: „Леночка моя! успокойся, твой Гамет с тобою!..“ Глубокий вздох, тяжкий стон и горькие слезы были следствием этих воспоминаний. Елена склонила голову на подушку и тихо рыдала… В прихожей стукнула дверь; Елена вздрогнула, подняла голову, слушает; но все тихо!.. Отчего этот стук отдался в ее сердце?.. Никто нейдет! Елена хочет опять лечь; но кровь бросается ей в голову, грудь стесняется, сердце бьется жестоко! Она встает и слышит явственно шепот своей няньки: „Боже мой!.. Елена! барышня! дитя мое! Ах, что с нею будет!..“ Леденея от страха, Елена идет в прихожую и видит Якуба!.. Нянька плача подходит взять ее в свои объятия: „Дитя мое! не пугайся!.. Молись богу! молись богу!.. Его снятый промысел утешит тебя! Князь Гамет… О боже, она совсем помертвела!“ — „Князь Гамет оставил нас! его уже нет на этом свете!.. бедный старый Якуб не думал его пережить!.. но Аллах делает, как ему угодно!.. Прощайте, барышня Елена!“ Якуб ушел, и дверь опять стукнула; но этого стука Елена уже не слыхала.
Гамет сдержал свое слово: из объятий Елены перешел прямо в объятия смерти. Он несся, как вихрь, по большой дороге до того места, где надобно повернуть с нее, углубиться в чащу и ехать верст пятьдесят проселками до самой деревни К.; тут Гамет оставил свою коляску и поехал верхом, горя нетерпением скорее все кончить и возвратиться к Елене.
„Что так долго не едет князь Гамет, — говорил один из чиновников, — вот уже три дня, как мы живем здесь; ведь суду нельзя терять время понапрасну; мы наложим пеню на вашего братца, князья!..“ В эту минуту входят двое из числа зверообразных татар, посыланных куда-то братьями Гамета; они возвратились из своей откомандировки и дали в ней отчет господам своим в присутствии членов суда; по окончании всех расспросов и ответов в рассуждении порученного им дела один из них сказал, что в двадцати верстах от их деревни в самой густоте леса на краю глубокого оврага лежит мертвое тело; что они не видали б его, если б жалобное ржание коня не заставило их пойти на голос; и что, продираясь сквозь чащу, они увидели растянутую на траве турецкую шаль; пройдя еще несколько шагов, нашли богатую саблю; далее открылись следы крови, и по ним дошли они до глубокого оврага, на самом краю которого лежал мертвый человек; лица его нельзя уже было распознать— так оно распухло и посинело; часть головы к виску проломлена до мозгу; и, наконец, окончили свое описание, сказав, что мертвый одет в каком-то черном кафтане чрезвычайно тонкого сукна и с черными же шелковыми шнурами!.. „Аллах! будь к нам милосерд! Это Гамет!“ — воскликнули братья!.. Вмиг все чиновники, князья и ужасные татары поскакали опрометью к означенному месту; они нашли всё точно так, как им было донесено: шаль лежала на траве, подалее сабля, шагах в нескольких кровавые следы; и, наконец, на самом краю глубокого рва, у толстого пня, мертвое тело, лицо которого не имело уже человеческого вида; это была какая-то страшная, черная, багровая глыба! Князья с ужасом отвратили взор свой! „Дай бог, чтоб это не был Гамет; здесь много помещиков, которые ходят в венгерках и носят сабли! Надобно разведать…“ Чиновники приказали взять все это с собою и поехали обратно в деревню; послали узнать в город, где Гамет жил для Елены, выехал ли он оттуда? Выехал. Справились по станциям, проезжал ли? Проехал. На последней нашли его коляску и человека: „Где ж князь?“ — „Поехал верхом“. — „Куда?“— „Не знаем! Приказал здесь дожидаться“. Расспросы кончились. Но у кого спросить в лесу дремучем? Среди глубоких рвов, в дебри непроходимой! Кто будет отвечать тут? Разве совесть князей Д**? Но в них никто и никогда не замечал еще и малейшего признака ее! Кто слышал стоны твои, Гамет! кто был свидетелем последней борьбы с муками насильственной смерти?.. Один безмолвный лес!.. Так погиб добрый, чувствительный Гамет, прекраснейший и благороднейший из рода князей Д**. Розыски продолжались, но все бесполезно; даже не могли найти достаточных свидетельств, что найденное тело точно князя Гамета; потому что лицо было обезображено до неузнаваемости; венгерку мог носить и всякий другой; так одет мог быть и какой-нибудь проезжающий!.. Коня не нашли нигде!.. Одна только сабля могла б служить доказательством, но Якуб сказал, что у князя такой не было; итак, предоставя это суду всевышнего, год спустя после трагической смерти или непостижимого исчезнутия князя Гамета братья его введены во владение его имением с условием, что если б князь оказался живым, возвратить все ему точно в таком виде, в каком приняли, и с присоединением доходов». — «Бедный Гамет! А Елена?»— «Об ней ничего я не слыхала наверное! по-моему, так ей надобно б было умереть от горести; но слухи носились, что печаль ее далеко не была так сильна, как та, которую она чувствовала от измены Атолина; тогда она точно уже была на краю гроба; видно, смерть любовника легче перенесть, нежели измену его». — «По крайности, она уже навсегда отстала от постыдной привычки заглушать горе?» — «Helas! c`est tout-au-contraire chere Amazone!.. [21] Она погрузилась в нее глубоко и невозвратно!..» — «Как! вы говорили, что она совсем оставила, что она стыдилась даже одного воспоминания об этом пороке». — «Пока любовь князя Гамета наполняла собою душу ее, окружала ее всеми радостями, вниманиями, угождениями, ласками, погружала в восторги, осыпала богатствами, услаждала роскошами, какие только могли представиться уму ее или каких могло пожелать сердце ее, могла ль она тогда помыслить не содрогаясь об отвратительном пороке, который обезобразил бы ее в глазах страстно любимого человека». — «Но ведь Атолина любила тоже; однако ж я слышала, что при нем она не краснея выпивала бокал, два и три шампанского». — «Это было большею частию по настоянию взбалмошного пьяного мужа, как говорят; к тому ж сам Атолин не считал этого так низким и презрительным, как оно есть в самом деле; он находил это просто неприличным только; но образованный князь, живший в лучших кругах, натурально, пришел бы в ужас от такого скаредства [22] в женщине прекрасной и молодой. Елена понимала это по какому-то внутреннему чувству». — «Чем она живет теперь?»— «Гамет еще в дни счастия своего отдал ей все: все деньги, дорогие шали, посуду лучшего фарфора, серебро, множество перстней высокой цены; два ста соболей чрезвычайно редких по красоте». — «И все это?..»—«И все это обратится в жидкость».
21
Увы! совсем напротив, дорогая амазонка!., (франц.)
22
Скаредство (польск. skaredost) — безобразие.