Игра в Реальность
Шрифт:
Каро смотрела на пальцы мужчины так, будто на них невидимым шрифтом был выписан секретный код вечной жизни. Лекс не сразу понял, насколько гневно сверкают карие глаза.
— Куда бы я ни пошла? — Иви резко выбила конечность мужчины в сторону. Она не спит из-за него, мучается из-за него, дрочит на него, думает о нем, а для него это все что? Опыт какой-то что ли?! Игра? Развлечение? Эксперимент над неизвестным биологическим видом? Какие еще на хрен двери? Они что, в музее? В закрытой секции?!
— Вы сами себя слышите?! Вы говорите, открыли
— Каро, — обескуражился Лекс, — я не понима…
— Вы говорите, что будете ждать по ту сторону дверей, но вы лжец, мистер Лоусен! Лжец, манипулятор и просто скотина!
Несмотря на слова, Лекс не обиделся — он рассмеялся. Ее бессилие до странного забавило его. Так ведут себя люди в последней агонии перед поражением.
— Лекс, — безукоризненно поправил мужчина. — И, право, не стоит драматизировать.
— Заткнитесь, — прошипела Иви, отступая. — Вы открыли эти двери снаружи, зная, что теперь любой монстр легко проберется внутрь. Вы стоите там, — процедила сквозь зубы, — и ждете, когда я, напуганная этими монстрами, выбегу из убежища. Вам все равно, какой именно дверью я воспользуюсь: той, где я плюю на свои привычки или той, где увольняюсь из «Грейси-Холл». Но как только это случится, я перестану быть собой. Все мои принципы и убеждения пойдут лесом, я изменю себе, и уже никогда не смогу вернуться!
— Разве это так плохо? — усомнился Лекс. — Людям, как и природе в целом, свойственно изменение. В этом правда, Каро.
— Правда, мистер Лоусен, в том, что ждете от меня шага, после которого я стану как кукла на разболтанных шарнирах! Как кукла, что вот-вот развалится! — Слова, сдерживаемые так долго, полились из Каро, как река из берегов в половодье. — Но вам, если я и правда выйду, будет на это наплевать! Потому что вы удовлетворите спортивный азарт, годами толкавший вас на подобные развлечения с десятками других женщин. Скажете, я первая? Или, может, Джессика была первой? Вам наплевать, что я буду развинчена и разбита! Вам всегда было наплевать, что будет с человеком, когда он поведется на вашу игру. Вам важно испытать экзальтацию от собственного самодовольства, что и на этот орешек вы подобрали орехокол. Вы, Лекс, суть из себя то, что все женщины мира называют «классическим мудаком».
Лекс смиренно пропустил оскорбление, позволив тому пролететь, как пущенная в воздух пуля.
— Каро, это слишком много обвинений за раз. Давай по порядку: я никогда не относился к тебе, как кукле, и ты вполне могла это заме…
— Вы не думаете, почему я оказалась в этой комнате! Какими трудами я строила ее и какими — запиралась в ней! Вы ничего не знаете о моих монстрах! Вы… Вы…
Осознание произошло одновременно.
Лекс понял, что вот прямо сейчас у Каро случится… уже случается неподконтрольная истерика. Простая и банальная от того, что она больше не может договориться с собой. Болезненная от необходимости соглашаться с внутренним «Я» и от непреодолимого желания согласиться с Лексом.
Каро зажала рот обеими руками, вытаращив на мужчину круглые от ужаса глаза. То… то, что она прогнозировала только что в тираде — уже реальность. Она распадается на составные части из-за ненадежных креплений. Демонстрирует, что от былой устойчивости и холодности не осталось и тени.
Потому что все, все как в Цепях Маркова. Крохотное, незначительное в рамках целой системы событие мультиплицировалось изо дня в день, с каждой его, Лоусена, улыбкой, с каждым невзначай брошенным словом, изысканно обворожительным жестом. И подобно очередному чуть подтаявшему снежку, оно нанесло сокрушительный удар. Вчера. С телефоном, который он оставил. И сегодня — с рукой, что Лекс протянул.
Каро замотала головой.
— Кто из нас бесчеловечен, Лекс? — Шепнула совсем тихо. — Из человека твердых принципов вы превратили меня в… в… Я даже не знаю, во что! — Она подняла на него темные глаза, мало-помалу стекленеющие от осознания нахлынувшей беспомощности. — Господи, — шокированно выдохнула Иви и бросилась к балконной двери.
Кому нужны истерички, не так ли? — улыбнулся про себя Лекс. Ему, если только в приступе острой эмоциональной искренности у Каро хватило ни то мужества, ни то усталости, обратиться к нему по имени.
Мужчина поймал Иви в последний момент. Скрутил со спины, прижав сильные беснующиеся руки женщины к ее груди. Каро попыталась высвободиться, рывками шатаясь из стороны в сторону.
— Я не уверен насчет человечности, Каро, — зашептал Лекс, и почувствовал, как девушка дернулась с новой силой, словно его голос подстегнул ее горячей шлеей. — Но точно знаю, — продолжил громче и настойчивее, крепче стискивая ее запястья, — что во всех людях есть эмоции.
— Замолчите, — всхлипнула Каро.
— И быть живым, — еще громче продекламировал Лекс, — значит позволять себе чувствовать.
Каро окончательно затрясло. Лекс приготовился к тому, что она разрыдается. Однако вместо этого девушка попыталась отодрать от себя обнимавшие руки. Лекс собрал себя в кулак и приказал терпеть каждую царапину: видит бог, он тоже зашел далеко не для того, чтобы проиграть у финишной прямой. Ведь хорошо известно: тяжелее всего марафонцам даются последние двенадцать километров и, особенно — все, что находится после отметки «Сорок».
В порыве ярости Каро истратила силы и быстро выдохлась, скрючиваясь, оседая в руках мужчины. Лекс усилием распрямил Каро и развернул к себе лицом. Она — Лоусен улыбнулся, ибо ожидал подобного — до красноты закусывала губы. Темные глаза метались, стараясь не смотреть на Лоусена, но тот знал, что вечно бежать не получится.
Лекс облизнулся, в чем-то завороженно разглядывая женское лицо. В чем-то — потому что часть его сознания настойчиво подсказывала, что дело еще не выиграно, и его крохотная импала вот-вот даст деру. Ну или, по крайней мере, съездит ему копытом в пах.