Игра времен (сборник)
Шрифт:
Элме смотрела на обозников с видом неизмеримого превосходства, с тем особым выражением Проклятых, которые взирают на все словно бы с высоты Крепости. Это пресловутое чувство превосходства не означало, однако, что Проклятые сами не трудились. Все они умели сшить себе одежду, сами готовили пишу, ходили за лошадьми и делали оружие. Но это было не главное. Главным было Служение. Только Служение делало Проклятых Проклятыми.
Сторожевой пост на башне давно заметил Элме. Ворота открылись, и она въехала во двор.
Крепость была огромна. Ее башни в состоянии были разместить по крайней мере полуторатысячный гарнизон, а многочисленные погреба, подземные ходы и колодцы давали возможность пережить любую осаду. Но за все это время, что Проклятые жили здесь,
Внутренний двор Крепости, больше напоминавший площадь, служил плацем, где ученицы разных возрастов изучали боевые приемы под руководством опытных наставниц – сегодня это была Хлек – и гоняли лошадей на корде. Среди самых младших Элме заметила Гейрит, дочь Гейр.
В глубине двора к одной из башен лепился небольшой храм Неба, выстроенный самими Проклятыми из обожженных глиняных кирпичей. В Круге господствовала древнейшая религия Огмы с ее почитанием стихий. Здесь, как и в Дамгале, не было представлений о божествах (точнее, в Городе они существовали, но лишь в качестве ересей и карались законом), однако обычаи Круга не замутнялись сложными и помпезными ритуалами Города городов. Верили в Небесную Охоту для убитых в бою и Подземные Чертоги для умерших своей смертью. Кроме того, крестьяне Круга знали множество лесных, речных и болотных духов и умели с ними обращаться, а Проклятые одушевляли оружие. Вообще же религия занимала очень мало места в жизни Проклятых. Вместо религии было Служение, а храм в Крепости, с виду воспроизводивший деревенские, изнутри больше напоминал лазарет и аптеку, где занимались делом те, кто по каким-либо причинам – возрасту или ранениям – не выходил более в поле.
Далее тянулись склады, в которые сейчас грузилось то, что привезли поставщики. Грузили тоже сами, предпочитая не впускать в Крепость посторонних, как бы преданны они ни были. Не потому, что было что скрывать, а просто по обычаю. Обычаи чтились в Крепости так же, как во всей Огме. Руководила работами по разгрузке Ауме, сестра Элме. Они были близнецами и наружно ничем не отличались друг от друга, словно подтверждая суеверие крестьян Круга о тождестве всех Проклятых. Однако в Крепости сестер никто никогда не путал. Все Проклятые считались по обычаю сестрами, но близнецы среди них попадались не так уж часто, а среди здравствующих в общине других таких больше не было. Кроме того, у сестер Элме и Ауме было еще одно отличие от всех остальных (если не считать, возможно, Пришлой) – они видели своего отца.
Проклятые, конечно, не были ни завзятыми развратницами, каковыми их официально провозглашали, ни чистыми девами-жрицами, какими их считали некоторые идеалисты из Города. Все обстояло гораздо проще. Браки были запрещены, однако община обязана жить. Поэтому не возбранялось родить ребенка от кого угодно и оставить его при себе – при условии, что это будет девочка. Мальчика должен был забрать отец. Кроме того, когда в некоторых семьях Круга, особенно многодетных, не могли быть вскормлены новорожденные девочки, их относили в Крепость и оставляли там навсегда. Разумеется, такая девочка, вырастая, считала своей матерью общину, своих родителей по крови не знала – равно как и они ее. Понятно, что при таком приросте населения количество Проклятых даже в лучшие времена – для Крепости, для Круга эти времена, как правило, оказывались худшими – не превышало двух сотен, а сейчас в Крепости, за исключением ветеранов и малолетних, было 128 боеспособных воительниц.
Таков был обычай, и если кто не хотел ему повиноваться, тем хуже для него. Мать Ауме и Элме погибла в какой-то незначительной войне с кочевниками, когда близнецы были еще совсем малы, а через некоторое время объявился их отец, воин-горец, и потребовал, чтобы ему отдали его детей. Никто, конечно, этого не сделал. Его даже в Крепость не впустили, но он не успокоился, не уехал, рыскал вокруг Крепости и, как и следовало ожидать, был убит одиночным демоном, прорвавшимся сквозь внешнюю оборону.
Элме было четыре года, не больше, но она отчетливо помнила отчаянно жестикулирующую фигурку у огромных стен Крепости, и воспоминание это, внезапно подступая, наполняло ее чувством жгучего стыда, хотя никто никогда не попрекнул ее за пережитое унижение. Она надеялась, что о том постыдном происшествии все забыли. Скорее всего так и было.
Спешившись, Элме взяла коня за повод и кивнула сестре.
– Пришлая тебе не встретилась? – крикнула та со своего места.
Элме сделала отрицательный жест и направилась к конюшне. Она вновь помрачнела. Почему Ауме спросила о Пришлой? Элме недолюбливала ее. Не потому, что были какие-то причины. Нет. И в то, что Пришлая может предать, струсить или нарушить слово, Элме тоже не верила. Таких вообще нет в Крепости, и Пришлая приняла ее законы. Так сказала Гейр, старшая над Крепостью, хотя Пришлая не совершила даже одиночного странствия, обязательного для каждой Проклятой, входящей в возраст. Но Гейр сказала, что переход через Сердцевину и Круг стоят одиночного странствия. Гейр мудра, ее слова не обсуждаются. И все же нечто чужое в пришлой осталось. Правда, свои непонятные разговоры она прекратила и не пытается более смущать умы сестер общины. Но не раз Элме видела, как Пришлая сидит совершенно одна, и при этом лицо у нее такое, будто ей рассказывают необычайно занимательную историю. Глаза защурены, как от смеха, зубы скалит, ну чему она радуется, чему? А хуже всего эта история с мельницей. Ну, сожгли разбойники мельницу, ну, перенес ее владелец на другое место, построил ни с того ни с сего запруду на Хеде, и не стоило бы говорить об этом, но, проезжая мимо, Элме увидела среди строителей Пришлую. Ее конь был привязан к дереву, сама она была без шлема и щита, в руках держала какую-то нелепую деревянную полоску и со смехом указывала на нее остальным. Элме даже собиралась доложить об этом Гейр… но не сделала этого. В Крепости не доносят на своих. Однако оттого, что Элме сама добровольно отказалась от задуманного, неприязнь стала еще острее. И вот теперь Ауме, ее близнец, спрашивает о Пришлой.
Она отвела коня в стойло, вычистила, засыпала ячменя – все это в том же ожесточении духа. Поручение Гейр – вот что сейчас нужно. Но к Гейр нельзя являться без дела.
Выйдя из конюшни, Элме увидела Хлек, отпустившую своих подопечных, и подождала, пока та приблизится.
– Какие новости?
– Гейр вернулась с отрядом из припустынной полосы. Все спокойно на южной границе.
Все спокойно, и не на ком отвести душу. Что ж, будем ждать поручений. Их может быть много до вечера. А пока над Кругом наступал жаркий полдень.
Был жаркий полдень над Кругом, и Ассари не знал, сколько ему еще придется проторчать на месте. Колесо увязло прочно, а вытащить повозку собственными силами он не мог. Вот что значит – чересчур полагаться на память! Думал, что знает здесь все тропы, ехал в утреннем тумане, как по Городу, и на тебе – увяз. А может, ее раньше и не было, болотины этой. В Круге, что ни год, все меняется. Все, кроме людей.
Конечно, он мог выпрячь лошадь и ехать дальше. Но бросить повозку с товаром, закупленным на свои кровные! А все эти Проклятые, будь они… Хоть они и так прокляты, что им… Он уселся в тени и стал думать. А что думать? Отступать некуда.
То, что говорили о нем в Городе и дальше, по Сердцевине, на северных границах и в Приморье – будто бы он обошел все пределы Огмы и знает, как выглядят самые отдаленные углы стран Мира, – было правдой. Но родился он в Круге. Там же и вырос и лишь в юности покинул его, не видя ничего привлекательного в доле оброчного земледельца. Как все уроженцы Круга, Ассари с младенчества воспринял преклонение перед воительницами Крепости. Затем, повидав мир, он научился оценивать их более трезво. Теперь он знал, что они грубы, невежественны и порой безжалостны, что в Крепости царит жестокая муштра, безоговорочно подавляющая всякую иную деятельность. И все же он предпочитал их Служение тупому самодовольству тех, других.