Игра
Шрифт:
Я обвёл взглядом наше большое семейство. Очень удачно сложилось, что Акаш купил соседнее поместье, и они жили рядом с нами. И всё же я был безмерно счастлив, что мы живём отдельной семьёй – я, Кхуши, Шаан и Эша. Мой замкнутый мир был абсолютно и бесповоротно счастливым, и я, как скряга, трясся над своим сокровищем, оберегая его от чужой зависти, равнодушия и злобы. Моё решение покинуть Шантиван и жить в отдельном доме не вызвало, вопреки ожиданиям, ажиотажа. Анджали, узнав, что мы с Кхуши собираемся пожениться согласно ритуалам, легко согласись отпустить меня с ней в новый дом. Остальные, немного повозмущавшись для приличия, приняли сложившееся положение вещей. Поэтому, пройдя все ритуалы, мы с Кхуши начали семейную жизнь с чистой страницы в нашем и только нашем доме. И сколько же счастья мне это дарило…
– Арнав! – позвала меня выглядевшая абсолютно счастливой Анджали, о чём-то весело переговаривающаяся с моей женой. – Иди к нам!
Не успел я исполнить её желание и встать
Шьям.
Они почти не изменились. Изрядно увеличившаяся семья Райзада праздновала день рождения моей дочери, моей Тришны. Пять лет и два месяца. Пять долгих безмолвных лет. Я опёрся на ограду, обрамляющую небольшой пруд, отделяющий с двух сторон закрытую на сегодня для всех посетителей часть парка и улыбнулся – Арнав Сингх Райзада был в своём репертуаре, проявляя свой снобизм в незаметных им самим мелочах. Охрана, стоящая по периметру огороженной зоны, бдительно посмотрели на незнакомца, но, убедившись в том, что я не собираюсь пересекать незримую черту, не стали подходить и выяснять мою личность. Я грустно усмехнулся. Старая неприязнь давала о себе знать. Наверняка, он поступил так из соображений безопасности. Мне ли не знать, насколько коварны могут быть окружающие…
Издалека было сложно разглядеть лицо дочери, которая в этот момент в компании ещё троих ребятишек ползала по огромному пледу, расставляя кубики для какой-то игры. Степенная женщина присматривала за малышней, устроившись на краю пледа в окружении бутылочек и корзинок с едой, а также целого склада игрушек.
Я смотрел, запоминая свою малышку. Именно ради этого я и пришёл сегодня в парк – увидеть то, чего лишил себя. Вот какой-то мужчина – явно новый муж моей бывшей жены – предложил сидящей на другом пледе Анджали руку, и та, легко поднявшись, пошла с ним по тропинке, прихотливо вившейся среди ярких цветников, обрамляющих поляну с противоположной от пруда стороны. Я удивлённо поднял брови, поняв, что меня смутило в моторике бывшей жены – Анджали практически не хромала. Видимо, Иша Джутхани всё-таки смог вылечить её ногу. Несмотря на это, он бережно придерживал её за руку, и вся его фигура излучала любовь и заботу – всё то, что я не смог ей дать. Да и не хотел. Что же, она это заслужила. Мой взгляд, как я ни пытался запрещать себе, всё-таки переместился на Кхуши. Солнечную девочку. Подавил тяжёлый вздох – я любил её. И тогда, и сейчас. Ветер донёс счастливый смех ставшей потрясающе красивой женщиной любимой – она запрокинула голову на плечо Арнава и искренне радовалась, выплёскивая своё счастье миру. Я не видел их лиц, но видел счастливую Кхуши в крепких объятиях Арнава. Сердце снова кольнуло застарелой болью. Она любила его. И никогда не полюбит никого другого. Почему я не понимал этого пять лет назад? Почему верил в иллюзии? Я пнул небольшой камень, который перекатывал под стопой, глядя на чужое счастье.
Чего я хотел, глядя на эту идиллию? На чужую шумную и радостную семью? Извиниться. Сейчас и здесь стоял совсем иной Шьям. Изменившийся. Осознавший. Раскаявшийся. Но моё появление нарушило бы выстраданную ими гармонию, поэтому я просто смотрел, запоминая своё прошлое, тоскуя по не сложившемуся будущему.
Пять лет – долгий срок...
Первый год был годом злобы и ненависти. Я ненавидел всех и всё. Показное смирение давалось тяжело. Днями я работал в ашраме, старательно сторонясь людей. Они тоже не спешили общаться со мной, все как один. Не знаю, что сказал им пандит, но отношение ко мне было даже не настороженное – на меня смотрели как на пустое место. Мы с моими охранниками занимали две стоящие в отдалении от основных домов лачуги – судя по всему, и выстроенные поспешно именно для нас. Охранники жили по две недели, сменяя друг друга. Дюжие молчаливые парни, которые, тем не менее, были уважаемы в деревне. То один, то другой из жителей обращался к ним с различными просьбами, касающимися «большой земли», и, как я понимал, те им не отказывали, исправно доставляя большие баулы, которые с радостным гомоном разбирали заказчики в день их приезда. Меня не морили голодом – продукты доставляли даже сверх необходимого количества – всё простое, но сытное. И всё это должен был готовить я сам. Одежда тоже была простой, но добротной. Никаких благ цивилизации в моей лачуге не было – ни телевизора, ни газет, ни книг, ни даже радио. В первый же день я устроил погром, разметав ту минимальную мебель, которая была у меня, и разодрав все вещи. Зашедший утром за мной охранник, хмыкнув, ничего не сказал по этому поводу, просто предложил жестом следовать за ним. И отвёл меня в храм, на удивление большой и добротно построенный.
Второй год я тщательно планировал побег, изучив в течение первого все подступы к деревне на час пути, пытаясь отследить направление, куда улетал доставлявший охрану и продукты вертолёт. Несколько раз я уходил, но спустя несколько часов возвращался – страх, который поселился во мне после единственного разговора с Аманом, вкупе с неприветливым лесом, гнали меня домой. Да, тогда я уже считал свою лачугу домом… Один лишь раз, последний, мне удалось перебороть страх смерти и углубиться в чащу в правильном, как мне казалось, направлении, на сутки пути. Но, казалось, что-то свыше просто посмеялось надо мной – нога угодила в незамеченную расщелину, а я слишком поздно осознал, что в ловушке. Только спустя несколько часов я смог вытащить онемевшую конечность. Наступать на неё было невозможно, но, соорудив из толстой палки подобие костыля, я упрямо попрыгал вперёд – жить той, оставленной жизнью, казалось невыносимым. Я поморщился, вспомнив свою глупую упёртость. Ещё через сутки я взвыл, когда, с огромным трудом доковыляв до просвета в деревьях, я увидел ту же самую деревню…
Третий год я почти не запомнил, сдавшись. Пришедшее на смену умершим злости, ненависти и азарту опустошение вычищало меня изнутри словно скребком, безжалостно сдирая все застарелые ценности, когда-то накиданные в меня самомнением, превосходством, эгоизмом. Я опустился, почти не моясь, не прибирая дом, не следя за своим внешним миром. Запомнилось только, что я с каким-то трепетом помогал пандиту в храме. Говорить мне уже давно не хотелось, даже с собой, чем я упрямо занимался второй год своей новой жизни, страшась сойти с ума и забыть, как звучит мой собственный голос. Но мне нравилось слушать беседы пандита с Дургой, они напоминали мне разговоры Кхуши с Богиней. Он разговаривал с ней доверительно, делясь бедами и радостями жителей деревни, никогда не сетуя, но всегда прося помощи для них. Сквозь пустоту пробивалось удивление и непонимание – я видел, что он был искренен, прося за чужих для себя людей. Даже когда он жестоко простудился, он продолжал выполнять свой долг, разговаривая с Богиней о ком угодно, но не о себе…
Четвёртый год. Четвёртый год меня ломало. Понимание и осознание входили в душу неспешно, ясно подсвечивая всю тяжесть моих грехов. О, я мог перечислять их раз за разом, что и делал, оставаясь наедине с Дургой в храме. Я не запоминал, что кричал ей, чем клялся, что обещал, умоляя избавить меня от пыток воскресшей совести. Казалось, сама Дурга посвятила этот год моему уничтожению – я казнил себя за тех, кого обманывал, за тех, кого оскорблял, за тех, кого презирал. Но больше всего я казнил себя за Анджали – девушку, которая любила меня. Девушку, которая была лишь орудием для достижения цели. Девушку, которую я пытался убить…
И только на пятый год пришло прощение. Нет, Богиня не прощала меня, не прощали меня и окружающие меня люди, как и те, кому в этой жизни я причинил много зла. Даже нет, не само прощение. Перед глазами встал путь к прощению. Зло, причинённое мной, не могло испариться от моего раскаяния, но могло раствориться в сделанном добре. Это стало потребностью – помогать. Я мог не много, но всё, что я мог – я делал. Я помогал чинить ветхие лачуги, я ухаживал за одиноким стариком, у которого отнялись ноги. Я не дожидался просьб – оказывается, в мире так много тех, кто отчаянно нуждается в помощи, но не готов просить о ней. И я никогда не принимал благодарности. Высшая награда – открытый путь к гармонии в моей душе, сделала этот год самым счастливым в моей жизни…
Я мотнул головой, возвращаясь в настоящее. Бросив последний взгляд на Тришну, ухватившую обоих родителей – настоящих родителей – за руки, и счастливо раскачивающуюся между ними на импровизированных качелях, я отвернулся к спешащему ко мне человеку.
– Нам пора, Шьям, – улыбнулась мне солнечной улыбкой неказистая с виду девушка. Но я видел её душу – мало кто мог сравниться с ней красотой.
– Да, Санджана, – вернул я улыбку подаренному мне второму шансу на жизнь…
Кхуши.
Я с наслаждением скользнула в любимую мной ночнушку лавандового цвета. Аромат прохлады дополнял чувство свежести после тёплого тропического душа, в котором я блаженствовала более получаса. Мы вернулись с праздника вдвоём с Арнавом – дети заехали к Паяль с Акашем поплескаться в бассейне. Арнав задержался в гостиной, сообщив, что должен сделать несколько важных звонков, ну а я чувствовала себя такой запылённой после игр с детьми, что почти бегом направилась ванную, торопясь расслабить уставшие мышцы под нежными пенистыми струями воды.