Играя с огнем
Шрифт:
Медсестра заполнила карту и ушла. Через час пришли доктор Шефилд и бабуля. Своим видом бабушка привела меня в ужас. Она осунулась, покрылась морщинами и выглядела невыспавшейся, хоть и надела свое воскресное платье. Я знала, что после пожара она жила в отеле и вовсю воевала со страховой компанией. Меня злило, что ей приходилось со всем справляться в одиночку. Обычно, когда требовалось что-то уладить, в дело вступала я.
Бабуля взяла меня за руку и прижала ее к груди. Я ощутила, как неистово бьется ее сердце.
– Что бы ни случилось, – она стерла слезы дрожащими морщинистыми
Ее пальцы замерли на моем кольце.
– Ты снова надела его. – Она удивленно посмотрела на меня.
Я кивнула.
Боялась, что если открою рот, то зареву.
– Почему?
– Возрождение, – прямо ответила я. Я не умерла, как мама, но мне необходимо возродиться из пепла.
Доктор Шефилд прочистил горло и встал между нами.
– Готовы? – виновато улыбнулся он.
Я показала ему два больших пальца.
За начало моей оставшейся жизни…
Он медленно снял бинты. Методично. Я чувствовала его дыхание на своем лице: от врача пахло беконом, мятой и этим больничным стерильным запахом резиновых перчаток и антисептиков. Он не показывал своих чувств, но сомневаюсь, что они вообще у него были. Для него я просто еще одна пациентка.
Он не стал предлагать слова поддержки, когда перед глазами закружились длинные ленты кремового цвета. Вместе с тканью доктор Шефилд лишал меня надежд и грез. Я чувствовала, как слабеет мое дыхание с каждым поворотом его руки.
Я попыталась сдержать слезы и перевела взгляд на бабушку в поисках утешения. Вздернув подбородок и застыв как истукан, она стояла рядом и держала меня за руку.
В выражении ее лица я искала подсказки.
Когда бинты свалились кучей на пол, бабушку перекосило от ужаса, боли и жалости. А к моменту, когда стало полностью видно мое лицо, она выглядела так, словно хотела съежиться и провалиться сквозь землю. Я желала поступить точно так же. Глаза защипало от слез. Я инстинктивно подавила их, убеждая себя, что все это неважно. Красота – преходящая подруга; она всегда меркнет со временем и не возвращается, когда действительно нужна.
– Скажи что-нибудь, – произнесла я грудным, низким и невыносимо хриплым голосом. – Пожалуйста, бабуль. Скажи.
Я с рождения пользовалась благами, которые давала мне хорошенькая внешность. Все в школе Шеридан крутилось вокруг Грейс Шоу. Когда мы с бабушкой приезжали в Остин, нас останавливали модельные агенты. Я была самой выдающейся актрисой в школьных постановках и членом команды поддержки. Само собой, очевидно, если не сказать – ожидаемо, что величие моей красоты открывало передо мной множество дверей. С густыми и золотистыми, как тосканское солнце, волосами, вздернутым носиком и соблазнительными губами я знала, что моя внешность – верный способ вырваться из этого города.
«Ее мать и цента не стоила, но, к счастью, Грейс унаследовала ее красоту, – однажды услышала я в продуктовом магазине слова миссис Филлипс, адресованные миссис Контрерас. – Остается лишь надеяться, что жизнь у нее сложится лучше, чем у этой мелкой потаскушки».
Бабуля отвела взгляд в сторону. Неужели все настолько плохо? Теперь бинты были полностью сняты. Доктор Шефилд
– Начнем с того, что вам, мисс Шоу, очень повезло. Две недели назад вы пережили такое… что многие люди просто не вынесли бы. Я на самом деле потрясен, что вы еще с нами.
Две недели? Я провалялась в койке четырнадцать дней?
Я тупо уставилась на него, не понимая, куда он смотрит.
– Пораженные ткани еще не зажили. Учтите, что как только кожа заживет, раны перестанут вас беспокоить. И есть вероятность, что в будущем можно подумать о пластической операции, так что не унывайте. А теперь хотите взглянуть на свое лицо?
Я слабо кивнула. Мне следовало покончить с этим. Увидеть то, с чем придется жить.
Он встал и отошел в другой конец палаты, где достал из шкафа небольшое зеркало. Бабушка тем временем рухнула мне на грудь, и все ее худенькое тело затряслось от рыданий. Липкая рука бабули сжала меня как тиски.
– Что мне делать, Грейси-Мэй? Боже мой.
Впервые в жизни меня поглотила ярость. Это моя трагедия, моя жизнь. Мое лицо. Это меня нужно утешать. Не ее.
С каждым шагом доктора Шефилда мое сердце опускалось все ниже и ниже. Когда он подошел к койке, оно валялось где-то возле моих ног и глухо стучало.
Он протянул мне зеркало.
Я поднесла его к лицу, зажмурилась, сосчитала до трех и распахнула глаза.
И не охнула.
Не заплакала.
Даже не пикнула. Я просто уставилась на человека в отражении, на незнакомку, с которой, честно говоря, наверняка никогда не подружусь, и глядела, как посмеялась надо мной судьба. Вот вам мерзкая неудобная правда: моя мать умерла от передоза, когда мне было три года.
Она не возродилась, как мечтала. Она так и не восстала из собственного пепла.
И, смотря на свое новое лицо, я с уверенностью могла сказать, что меня ждет то же самое.
17 ноября, 2015 год
Уэсту шестнадцать лет
Прекрасная возможность покончить с собой подвернулась на темной дороге.
Стояла непроглядная темень. Дорога покрылась тонкой коркой льда. Я возвращался от тети Кэрри, посасывая зеленый леденец. Каждую неделю тетя Кэрри передавала моим родителям еду, продукты и молитвы. Противно признавать, но даже с помощью ее праведных молитв оба моих родителя не могли вытащить себя из постели.
Вдоль извилистой дороги, тянущейся к нашей ферме, росли сосны, поднимавшиеся по очень крутому холму, из-за которого мотор начал рычать.
Я знал, что все будет выглядеть как настоящий несчастный случай.
Другое даже в голову не придет.
Всего лишь ужасное совпадение, схожее с другой трагедией, поразившей семейство Сент-Клеров.
Заголовки завтрашней утренней газеты так и стояли у меня перед глазами.
Мальчик семнадцати лет сбивает оленя на Уиллоу-роуд. Умирает на месте.