Шрифт:
Глава 1
Мустанг на полной скорости одолел подъем — его длинная шея была вытянута вперед, в то время как короткое тело прямо-таки стлалось по траве. День был тяжкий и утомительный, животное устало, однако делало все, что было в его силах, а если у мустанга остаются силы, он отдает их все без остатка до тех пор, пока наконец не валится с ног.
Итак, мустанг уже несся с горы — хлопья пены отлетали назад, облепляя влажную шкуру, на которой рельефно выделялись каждая жилка и каждый мускул. Всадник, крупный мужчина, казался еще больше и выше, оттого что сидел на такой мелкой лошади; он вел себя так, словно за ним кто-то гнался: то и дело поворачивал голову то вправо, то влево, всматриваясь в те точки, где дорога выходила на вершину очередного холма, прежде чем спуститься в долину.
Всякий раз после осмотра местности он с новой силой принимался погонять своего мустанга ударами арапника. У несчастного мелкорослого животного, обессиленного и полуослепшего, достало, однако,
К этому моменту он оказался у края густого кустарника, росшего у самой дороги. Всадник торопливо спешился. Лошадь, которая казалась мелкорослой и тогда, когда хозяин ее находился в седле, выглядела совсем крошечной: теперь, когда человек вел ее за собой в глубину зарослей, ее можно было принять за крупную собаку. Заведя лошадь в кустарник, он оставил ее там, даже не привязав, и снова вернулся к дороге. Вскоре он нашел удобное местечко, из которого мог беспрепятственно обозревать окружающую местность, оставаясь невидимым, и тут же из его уст вырвался возглас удовлетворения. Дело в том, что на гребне холма он увидел одинокого всадника, который двигался в западном направлении. Тот, что притаился в кустах, не теряя времени, начал готовиться. Было ужасно жарко, даже в открытых местах, где дул легкий ветерок; но среди кустов с редкой листвой, почти не защищающей от солнца и в то же время не дающей доступа ветру, человек чувствовал себя словно в духовке. К тому же каждый листок, каждая травинка были покрыты толстым слоем пыли, которая поднималась с дороги, когда по ней проезжали фургоны, кареты или всадники, а потом оседала на придорожных кустах. Эта пыль, потревоженная его движениями, взвилась вверх, наполнив воздух словно густым туманом, забивалась в нос, проникала под шейный платок и под рубашку, от нее щипало глаза, а струйки пота, катившиеся по лицу, превращались в темные ручьи.
Он достал грязный синий носовой платок и протер глаза, залитые потом, смешанным с пылью. После этого, не обращая внимания на палящие лучи солнца, которые, проникая сквозь жилет и рубашку, немилосердно жгли его спину, он неторопливо снял с плеча ружье и пристроил его между ветвями так, чтобы держать под прицелом дорогу. Проделав это, он сосредоточил все свое внимание на всаднике.
Последний уже миновал вершину холма, когда тот же самый кролик, которого вспугнул первый всадник, выгнав из норы, снова перебежал через дорогу. Отличный черный конь, на котором ехал второй всадник, не шарахнулся в сторону, но остановился на месте, насторожив уши. Его хозяин никуда не спешил. Он, по-видимому, ничего не имел против того, чтобы передохнуть и спокойно насладиться ветерком, который нес приятную прохладу с востока на вершины гор; помимо этого, с верхушки холма открывался прекрасный вид на широкий полукруг, который начинался от кряжа Санта-Инес на севере и доходил до обширного беспорядочного скопления холмов и остроконечных вершин на северо-востоке, носящих общее название Команчские горы, а затем на юг, уже по ту сторону узкой желтовато-коричневой ленты Мирракуипа-Ривер, несущей свои воды на юго-запад по глубокому каньону, где, словно ровные морские волны, тянутся лысые вершины хребта Диггер. Какое странное сочетание разноязыких названий в одном и том же пейзаже! Но с другой стороны, ведь и испанцы; и индейцы; и американцы — все они оставили в этом краю свой след. Как раз в центре дуги находится Сан-Пабло, белостенные дома которого разбросаны по обойм берегам Мирракуипа-Ривер.
Этот старый испанский город внезапно снова начал расти после двухсотлетней спячки. Вокруг белых стен появилась широкая серая полоса, словно толстая кожура, покрывающая белую внутреннюю оболочку апельсина. Там теснились каркасные дома, наскоро построенные, для того чтобы в них могли разместиться вновь приехавшие люди, вперемежку с палатками из выгоревшей на солнце парусины и лачугами из некрашеных сосновых досок. Ибо Сан-Пабло вторично посетила удача.
В глубине Команчских гор среди хаотического нагромождения хребтов обнаружилось золото; в том же самом месяце в Диггере нашли серебро, так что маленький городок в один и тот же период времени стал средоточием желтого и белого богатства. Золотоискатели и шахтеры постоянно приезжали в Сан-Пабло за самыми разнообразными необходимыми вещами. Все караваны из фургонов непременно шли через городок, делая там остановку. Начиная с пятницы и до понедельника в город приезжали шахтеры, чтобы спустить там свое жалованье, добытые золото и серебро. Между городом и двумя шахтерскими лагерями довольно быстро установилось регулярное сообщение. Даже с большого расстояния путник мог заметить сквозь кристально чистый горный воздух темные цепочки упряжек — от десяти до двенадцати мулов на фургон, — которые поднимались вверх по противоположным склонам, волоча за собой хвосты пыли, А иногда, хотя это казалось невероятным, всадник, обозревающий окрестность с вершины горы, мог заметить, как мелькал солнечный зайчик, когда солнце отражалось в блестящей от пота спине животного.
Всадник оторвал взгляд от города, от дорог, от ближних бурых скал и дальних синих вершин и поднял глаза вверх, к бледно-голубому небу, в котором пылало солнце. Даже в воздухе шла своя жизнь. В небе, описывая широкие круги, парили орлы-стервятники; центром этих кругов была какая-то точка, чуть повыше Сан-Пабло. При взгляде на этих орлов, кружащих вокруг этой, словно фокус, точки, в голове путника возникла странная мысль: видно, в Сан-Пабло далеко не все благополучно, если эти воздушные санитары чуют чью-то близкую смерть.
Путник, однако, не принадлежал к числу людей, которые надолго задумываются над нравственными аспектами жизни. Теперь он заговорил с конем, и благородное животное выгнуло в ответ шею и насторожило уши. Спускаясь вниз по склону горы, всадник достал носовой платок, но не синий и не красный огромный платок, каким обычно предпочитали пользоваться в тех краях. Он был ослепительно бел, словно только что из прачечной, и, прежде чем воспользоваться им, всаднику пришлось встряхнуть его, чтобы расправить складки, после чего он вытер лицо, медленно и тщательно, приподняв шляпу, чтобы промокнуть пот на лбу, затем протер шляпу изнутри, стряхнул пыль с рукавов белого полотняного сюртука, а после из складок брюк для верховой езды и с начищенных до блеска сапог. Дело в том, что он сидел в английском седле и одет был так, как оделся бы любой английский джентльмен в сельской местности в очень жаркую погоду. Но лошадь у него была совсем особая — так сильно она отличалась от мустанга с огромной головой и выгнутой спиной, который нес на себе того, другого человека, затаившегося теперь в пыльном кустарнике. Лошадь, на которой ехал человек в белом сюртуке, была бы вполне на месте где-нибудь в оксфордширском имении, где джентльмены собрались на лужайке, готовые отправиться на первую в сезоне охоту на лис. Она была настоящая красавица, начиная с аккуратной гривы и до подстриженного хвоста, от нервно дрожащих ноздрей и до твердых черных копыт. Рысь у нее была легкая и изящная — как поступь кошки. А в галопе она была подобна птице — такая же изумительная легкость и быстрота движений.
Теперь она шла вниз по склону, помахивая своей аристократической головой, словно позади и не было пятидесяти миль тяжелой дороги, начавшейся на рассвете.
Ехал на ней мужчина с тонким худым лицом; ему было за тридцать — впрочем, никто не мог бы сказать, как давно он преодолел этот рубеж. Так же как и в его лошади, в нем прежде всего чувствовалось совершенное изящество и немалая выносливость, нежели просто физическая сила. Было совершенно очевидно, что седок этот рожден и воспитан не под жгучим солнцем горной пустыни, по которой он ехал теперь. У него было бледное лицо, и эта бледность особенно бросалась в глаза благодаря светлым ресницам и бровям — настолько светлым, что по контрасту с ними его серые глаза казались почти черными. А на щеках палящее солнце вызвало лишь едва заметный румянец. Глядя на его тонкие губы, слегка сжатые, на тонкий, с небольшой горбинкой нос и живые беспокойные глаза, трудно было определить, чего в нем было больше: природного нетерпения или умения постоянно держать себя в узде.
Скорее всего это был человек контрастов. Ибо если его лицо могло показаться лицом завоевателя и тирана, то, с другой стороны, он управлял своей лошадью легко и изящно, чисто по-женски, используя не столько силу своей руки, сколько неуловимое нечто, какой-то сигнал, который настоящий опытный наездник передает с помощью легкого движения пальцев даже не уздечке, а непосредственно самим нервам своего скакуна, и через нервы импульсно — его мозгу.
Всадник подъехал уже почти к самым кустам, когда увидел, как что-то сверкнуло, едва заметно, подобно тому солнечному зайчику, который заиграл на блестящей от пота спине лошади, бредущей в упряжке по склону далекой горы, только этот был несравненно ближе, у самой дороги. Так может блеснуть гладкая поверхность кварца или хорошо отполированная сталь. Подобное явление заставило бы обычного человека просто остановиться и медленно повернуть голову; однако рефлексы нашего всадника были подобны рефлексам дикого животного, который при малейшем шорохе вскакивает от сна и, побуждаемый инстинктом, кидается на врага.
Едва заметным прикосновением шпор и движением поводьев он заставил лошадь отпрыгнуть в сторону на десяток футов, а сам в тот же момент выхватил револьвер и выстрелил наугад в направлении кустов. Ответ последовал быстрее, чем эхо, — громкий резкий звук ружейного выстрела и бормотанье укрывшегося в кустах стрелка. Пуля сбросила шляпу с головы всадника, и, прежде чем она упала на землю, он выстрелил снова, на сей раз уже по определенной цели.
Из кустов, среди облака пыли, взметнувшейся в воздух, поднялся высокий мужчина. Неверными шагами он двинулся по направлению к дороге, протянув вперед руки, словно слепой, и, споткнувшись о камень, упал ничком, уткнувшись в мягкую пыль.
Глава 2
Всадник мгновенно соскочил на землю и, подняв своего врага с пыльной земли, отер сначала его лицо, а потом разорвал на нем рубашку. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что этот человек был почти мертв или, во всяком случае, умрет очень скоро.
Несчастный открыл стекленеющие глаза и с любопытством смотрел в лицо своего противника, словно ребенок, только что пробудившийся после глубокого сна.
— Каким образом ты меня обнаружил, Коркоран? — спросил он.