Игры по-королевски
Шрифт:
…Красная запыленная портьера под самым потолком, рядом с широким ложем, на котором лежала Ана, шевелилась, словно под ней ползла крыса или кошка. Ана не отрываясь смотрела на нее и пыталась слабой рукой нашарить на своем поясе кинжал.
Послышались звуки шагов. В комнату стремительно вошел высокий молодой мужчина. Он окинул взглядом покои, освещаемые неярким светом ненастного зимнего дня, и, что-то разыскивая, прошелся вдоль стен, заставленных потемневшей от времени мебелью. Потом мельком взглянул на постель и удивленно хмыкнул: больная пришла в себя. Он подошел и, плотно сжав губы, молча постоял, разглядывая девушку. Ана тоже рассматривала
— Я едва не убил тебя, — с горькой улыбкой произнес он. — Я не понял, что это была женщина. Я не воюю с женщинами.
— А Дора? — едва слышно спросила Ана.
Лицо у мужчины исказилось.
— Это не женщина. Это бешеная собака. Как тебя зовут?
— Ана.
— Я хочу, чтобы ты поправилась. Но зачем ты помогла Доре? — спросил он посуровевшим голосом.
— Я думала, это ребенок…
— Ты нездешняя? Откуда ты?
Ана молчала. Рядом с ее ложем, подняв облако пыли, вдруг с шумом оборвалась и рухнула на пол портьера. В складках темно-красного бархата, чихая и пытаясь выбраться, копошилось какое-то живое существо.
— Муха! Вот ты где, негодяй! — воскликнул мужчина.
Он схватил портьеру, сильно ее тряхнул, и оттуда с проклятиями вывалился разъяренный ушибами человечек. Одет он был в ветхий серый балахон, подвязанный веревкой. Ухваченный мужчиной за шиворот, он яростно сопротивлялся этому унижению и орал разбитым в кровь ртом, будто его разрезали на куски:
— Пусти! Я убью тебя! Прочь от меня руки!
Мужчина захохотал, встряхивая карлика так, словно хотел выбить из него пыль. Тот болтался в его сильных руках, будто тряпичная кукла.
— Пусти его, — слабым голосом сказала Ана. — Ему больно…
Карлик перестал орать и уставился на девушку своими большими, немного навыкате, серыми глазами. Его лицо не было безобразным, но несколько багровых шрамов пересекали лоб.
— У тебя появилась защитница, а, Муха? — весело сказал мужчина. — А ну-ка, говори, негодяй, зачем ты поранил Рогача? Зачем располосовал ему ухо?
— Я убью его! — снова завопил карлик.
— Ты другие слова знаешь? — уже раздражаясь, сердито спросил мужчина. — Все. В корзину.
Выражение яростной непримиримости на лице карлика сменилось растерянностью и детской беззащитностью. Он замолчал и вдруг тихо и жалобно заплакал.
— Посидишь в корзине, ничего, — строго сказал мужчина и повернулся к Ане. — Он боится высоты, а корзина на шесте. Специально для него.
— Пусти его! — гневно сказала Ана и попыталась сесть в постели.
Мужчина внимательно взглянул на нее, кивнул, опустил карлика на пол и вышел.
8.
Через две недели глубокая рана в груди почти затянулась, и Ана уже могла вставать и медленно ходить по замку. Построенный по обычаям времени среди скал, с одной стороны он был защищен крутой скалой, с другой — рвом и валами. На валах стояли высокие бревенчатые стены с вышками, с которых дозорные бдительно озирали окрестности. Каменный мост, перекинутый через ров, упирался в тяжелые ворота, запирающиеся на бревно. Над ними тоже стояла вышка. Из узких окон единственной, почти бесформенной, башни открывался вид на покрытую снегом равнину, селения, теснящиеся по ходу реки, леса, застывшие в своем зимнем оцепенении. Черно-белый пейзаж был унылым, дни пасмурны.
Замок знавал лучшие времена. Бедно одетая многочисленная прислуга была вечно голодна. Следы запустения лежали на всем, и былая роскошь, теперь потускневшая, казалась горьким упреком нынешним хозяевам замка. Расшатанные деревянные плиты пола скрипели под выцветшими коврами, обивка стен поблекла, большие каменные печи страшно дымили, но запах дыма хотя бы заглушал запах сырости и мышей.
Обитатели замка сносили тяготы бедности с достоинством, вызывающим у Аны восхищение. Дружина короля Далибора была немногочисленной, но хорошо вооруженной и организованной. Это были суровые воины, которые видели свое предназначение в служении родине. В замке царил культ оружия. Оно было развешано повсюду на колоннах, украшенных резьбой и искусной росписью. Щиты, мечи, копья вперемежку с рогами зубров и лосей составляли главное украшение замка.
Ане бродила по обширным задымленным залам, и, заслышав издали шуршание складок ее длинного пышного платья, обитатели замка радостно приветствовали ее. Ни для кого уже не было секретом, что король влюбился в прекрасные черные глаза, всегда печальные.
Рядом с Аной привыкли видеть грустного большеглазого карлика, который, как собачонка за добрым хозяином, всюду неотступно следовал за ней. Он был ни молодым, ни старым. Он не знал своих родителей, много скитался и погиб бы, не подбери его король прошлой зимой замерзающим на пустынной дороге. Вместо благодарности он испытывал к своему спасителю странную неприязнь, словно это король был виноват во всех его несчастьях. Между ними существовало какое-то нелепое соперничество, борьба, которая чрезвычайно забавляла короля. Только появление в замке Аны на время примирило их.
Ана сшила для Мухи одежду воина, и теперь карлик горделиво вышагивал по замку, придерживая на поясе крошечный кинжал и бросая по сторонам дерзкие взгляды.
— Ты должен уметь защитить себя, — говорила ему Ана.
По ее просьбе, для него смастерили маленький лук и настоящие стрелы. Он быстро выучился метко стрелять и теперь ловко отбивался от Рогача, необычной породы пса, которого привезли королю откуда-то издалека. Рогач был огромен и необыкновенно злобен, и когда его спускали порезвиться на воле, весь замок трепетал.
Но это серое чудовище, с гладкой шерстью и остро торчащими на массивной голове ушами, с огромной, постоянно раскрытой красной пастью, робело при виде Аны. Всегда бесстрашный, Рогач замирал на пороге ее покоев, долго стоял в нерешительности, а, дождавшись ее внимательного взгляда, терялся, отводил глаза и, поджав хвост, спешил уйти. Муха провожал его радостными воплями.
Ломающимся голосом, то глуховатым, то свистящим, похожим на шелест ветра, этот маленький человечек рассказывал Ане удивительные сказки, рожденные его неприкаянной жизнью, полной тревог, и потому особенно трогательные. Она слушала его, прикрыв глаза и отрешась от всего вокруг; болезненная бледность покрывала ее лицо, и в такие минуты король, цепенея от безотчетной тревоги, целовал ее тонкие прозрачные пальцы. Не проходящая печаль в ее глазах, какая-то тайна, витающая над ней, распаляли его воображение, и с каждым днем король все сильнее привязывался к этой странной, нежной, сдержанной в словах девушке. Он редко улыбался ей, потому что ее красота, весь ее необычный облик слишком волновали его.