Игры рядом

Остапенко Юлия Владимировна

— Вы хотели меня видеть? — буднично спросила она, подойдя. На ней было белое платье с рукавами до земли — не такое белое, как искусственный снег вокруг нас, скорее мраморного оттенка, и он, как всё холодное, был ей очень к лицу. Она совсем не изменилась… да и можно ли измениться за три месяца? И тем не менее мне казалось, что я не видел ее десять лет… и что знал ее перед этим никак не меньше.

— Хотел, — ответил я и вдруг понял, что она сказала мне «вы». Она почти всегда говорила так — почти. Я стоял в Зимнем Саду королевской резиденции, маркиза Йевелин Аннервиль стояла в двух шагах от меня, улыбаясь мне любезно и холодно, как

и всем своим врагам, и меня вдруг охватило невыносимое ощущение нереальности происходящего.

Я всё это время думал о ней как о спасении. Как о маяке, путеводной звезде, которая ведет меня всё равно куда — лишь бы вела. И смерти подобно было остановиться и подумать: а какие основания у меня так считать? Она Проводник, как и я, — и что с того? Кроме этого, она еще и знатная леди, блистательная аристократка, ледяная красавица, черная вдова, холодная расчетливая сука — а я безмозглый мещанский ублюдок, который никак не расстанется со своими игрушками.

— Что же вы молчите, виконт? — слегка засмеявшись, проговорила Йевелин: я не слышал ее голоса — видел только, как шевелятся ее губы — вот уж не думал, что умею читать по губам… — Или вас так потрясла моя красота? Все говорят, что переезд в столицу пошел мне на пользу и я стала еще краше. Вы согласны?

Лед в глазах. В радужках, в зрачках, даже на ресницах: в тон лживому снегу вокруг нас. Она ли лежала в кресле с мертвым лицом, с мертвыми глазами на этом лице, и говорила про стальных змей в волосах той, которая пришла забрать ее в ад? Она ли просила меня остаться… она ли произносила мое имя без удивления и гнева, смирившись: просто смирившись с тем, чем мы оба были вне зависимости от того, чего могли бы хотеть?..

— Вы онемели, виконт?

Это ты была? Это в твоих глазах был такой страх, который мне не мог присниться даже в самых кошмарных снах? Или я придумал его так же, как все остальное? Просто чтобы не быть одному среди этого лживого снега?

Мне вдруг стало холодно.

«— Огонь. Чужой.

— Чужой огонь?..

— Да, чужой, чужой огонь».

Йев, это был твой огонь, правда? Мне так сказала старая снежница… женщина снега там, где можно умереть от зноя. Там, где я умер. Только не от зноя. Не от того… от другого. От твоего.

— Ну что ж, сударь, если вы так и намерены стоять истуканом, я пожалуй, поищу себе более занятного собеседника, — небрежно сказала Йевелин и отвернулась.

Но я не дал ей уйти.

Я хотел просто проверить. Просто убедиться. Если бы она развернулась ко мне с наигранным — пусть даже наигранным — гневом в лживых ледяных глазах, если бы ударила, если бы обругала или снова высмеяла — я бы ушел. Не знаю, куда — откуда знать, если все это время я просто шел к ней? Так самоотверженно и упорно, что ни разу не подумал зачем. Она меня схватила за волосы, захлестнула горло петлей и поволокла за собой, и мне в голову не пришло сопротивляться. Какой смысл?..

Но я-то ее за собой не тащил. Зачем же она пришла?

Я только это хотел знать.

Когда мои пальцы обвились вокруг ее запястья, она окаменела. В буквальном смысле: стала твердой как мрамор, и холодной, и белой как мрамор, в тон своему платью, и не шелохнулась, и не издала ни вздоха. Я стиснул ее руку так, что услышал хруст костей, но она по-прежнему была неподвижна. Я не знал, сколько у меня времени, поэтому не стал даже разворачивать ее к себе — просто спросил:

— Почему ты пришла?

Ее

плечи дрогнули, потом еще раз. Потом, через несколько мгновений, снова. И тогда она обернулась. Очень быстро или очень медленно — сейчас это было одно и то же, потому что я знал, что она сделает. Знал — и протянул левую руку вперед, и это получилось так вовремя, что мое запястье просто легло в ее раскрытую ладонь, которой она собиралась меня схватить.

Мы стояли, точно так же как в оранжерее замка Аннервиль: я держал ее, а она держала меня. И я даже не мог понять, чьи кости хрустят.

— Почему ты пришла, Йев?

Ее губы дрогнули — несколько раз, потом снова, после паузы, в точности как плечи, и был жуткий миг, когда я думал, что сейчас она разрыдается. Льда больше не было: фальшивый снег и правда оказался фальшивым. Мне стало легко и страшно. Я всё еще ждал от нее ответа, хотя знал, каким он будет. Но не подозревал, что знаю, пока она не ответила.

— Ты еще спрашиваешь?! Ты спрашиваешь, почему я пришла?! Я шла за тобой!

«Думала, это ты. Она и ты. Ты сильный, дошел. Нет: вел. Просто вел, а они шли. Шли».

Как же так, Йев: ты волокла меня, а сама шла за мной? Как же такое возможно?..

Я не знаю, что произошло, но очнулся я только поняв, что обнимаю ее. Без страсти, без нежности: просто обнимаю, очень крепко, как сестру или дочь, которой угрожает смертельная опасность. Йевелин обхватила меня обеими руками, ткнулась лицом мне в плечо, стискивая меня с такой силой, что мне стало трудно дышать, и я держал ее так же: это больше походило не на объятия, а на попытку задушить… или просто насильно, наперекор всем законам природы стать единым целым. Я слышал, как хрипло и тяжело она дышит, и сам дышал так же, глубоко и прерывисто, будто зная, что скоро уже не смогу. Не имею представления, сколько это длилось. И чем это было, тоже не понимаю. До сих пор.

А может, понимаю слишком хорошо, чтобы отдавать себе в этом отчет.

Потом мы сели на мраморную скамейку в одной из природных ниш. Над нами высилась разросшаяся ива, и мучнистая белая крошка временами осыпалась на волосы Йевелин, но она не стряхивала ее. Я тоже не стряхивал.

— Что это, Эван? Что с нами такое? — спросила она, глядя мне в глаза — она всегда смотрела в глаза, но сейчас — снова с ужасом, и он передавался мне, хотя я по-прежнему не знал, чего она боится. И я рассказал ей всё, что знал, — про Безымянного Демона и про Проводников, про Ржавого Рыцаря и Стальную Деву, про храм, в котором мы оба должны умереть. Она слушала молча, и по мере того как я рассказывал, мне становилось всё хуже: оттого, что ее глаза не менялись. Я думал, этот ужас в них уйдет или станет невыносимым, а он не менялся — словно всё это не имело к ее страху никакого отношения. Лишь под конец ее взгляд заволокло дымкой: словно она немного успокоилась. Будто нашла ответ на вопрос, которого никогда себе не задавала.

— Я знала… — наконец, тихонько вздохнув, пробормотала она. — Знала… что-то тут… не так… не то… всегда было…

— Теперь ты скажешь мне, что на самом деле случилось с Мирандой?

— Ничего. Так всё и было, как я рассказывала. Что ты так смотришь на меня, Эван? Тебе никогда не случалось видеть, как люди хотят казаться хуже, чем они есть?

— Зачем?

— Потому что я чудовище. Это ведь только все и твердят. Надо соответствовать, верно? Они же любят меня только за то, что я оправдываю их ожидания.