Игры с призраком. Кон первый.
Шрифт:
Радовалась Халена, что нашла место в этом мире, среди мирян своей стала — гриднем, не трутнем. Не зря хлеб ела. Чем могла за доброту платила. Не сразу ее в гридни взяли, клятву на крови за род стоять до последнего приняли. Недели две за князем ходила, на борьбище околачивалась, вровень с мужиками ратилась. Хмурился сначала Мирослав, недобро поглядывал, но не гнал, и то ладно.
Устинья поклоном била — убери, дескать, горлицу, не место ей в тереме плошки чистить, не для того рожена. Почто дар божий губить?
И то верно, как ни старалась Халена, а среди дружников больше от нее толку было, чем бабам помощи. Никак уразуметь не могла нехитрые женские повинности, дела ежедневные, так и била миски, варево в бурду превращала, пряжу путала. Помаялась да сдалась, в конце концов, к кузнецу пошла, меч заказывать.
Кузню она приметила еще в тот раз, когда с Гневомиром в купальню ходила, и заявилась через несколько дней, понимая, что в доме без нее спокойней будет. Набралась смелости и пошла.
Изба небольшая, вытоптанная площадка, на которой бочки, камни какие-то, железяки, изгородью жидкой обнесена, поперечные жерди по пояс.
Кузнец, лохматый мужик лет 40, а то и больше, здоровенный, крепкий, как глыба железняка, на камень раскаленную докрасна заготовку положил и бил по ней, только звон в ушах стоял. Мышцы бугрились устрашающе, лоснился торс, на груди лишь кожаным передником прикрытый.
Халена перелезла через жерди, подошла, гаркнула, стук перекрывая:
— Здравствуйте!
Ноль. Молчит мужик, по раскаленному куску железа колотит, даже не глянул в ее сторону. Брови кустистые на переносице сведены, нос картошкой, губы поджаты, волосы мокрые по лбу лентой кожаной перехвачены. Расплющил железку и в воду опустил.
— А зачем в воду? — полюбопытничала, не смутившись `радушным' приемом.
Зыркнул на нее синими глазами кузнец насмешливо, рукавицы снял не спеша, на камень кинул:
— А чего, в землю мерекаешь надобно?
— Да нет, — немного растерялась Халена. — Говорят, если железу на ветру дать остыть, оно полегче будет, покрепче и лезвие узорчатое получится.
Кузнец кулачищи в бока упер, уставился подозрительно, губами пожевал и улыбнулся.
— За этим пожаловала?
— Меч хотела заказать, — смущенно улыбнулась Халена. — Если вам не трудно
— А чего? — хмыкнул. — Сроблю.
— Да? — обрадовалась девушка, не ожидала, что просто так получилось и уговаривать не пришлось.
— На ветру что ль калить?
— Ага. Вас как зовут?
— Ну, Варох, а чего?
— А меня Халена, — кивнула. Ухмыльнулся кузнец, головой качнул:
— Ох, и чудна ты, Халена Солнцеяровна! Шальна больно, не забалуешь ли с мечом?
Халена плечами пожала: вроде не для игр прошу, для дела.
— Ладно-ть, к вечору через дён приходь. Справлю. На ветру прокалю, ежели правду баешь, добрый клинок выйдет, опробуем. Ножны-то у Парфения заказала?
— Нет, — растерялась девушка, понятия не имея — кто такой Парфений?
— Мне знать обсказывать? — фыркнул весело мужик. — Ох хитра! Какие делать-то? Узорчаты, аль ровные?
— Без разницы, — притихла Халена, чуть голову в плечи не втянула: чудно, хоть бы слова поперек сказал.
— Ладно-ть, ступай, — махнул кузнец рукой, она и пошла, не спорила, боялась, передумает Варох и придется ей в тереме Устинье помогать, а это — хуже не придумаешь. Ну, никакая из нее хозяйка, ну никакущая!
Она уже через ограду перелазить начала, как голос Вароха за спиной услышала, и так и примерзла на секунду к жерди, оседлав ее.
— Люд честной, Солнцеяровна, через ворота ходит. Вона отворено, чего как крятун распласталася?
Халена вздохнула с сожалением, зарделась от смущения, но к калитке не пошла. Что уж, перелезла почти. Улыбнулась кузнецу, сконфуженно извиняясь, и к воинам на борьбище пошла, в дружники проситься.
Варох засмеялся ей вслед, тряхнув кудрями: вот ведь девка — огонь!
В тот день она многое успела. Упросила Устинью закуток в сенках ей отдать и тут же перетащила туда свое нехитрое имущество. Обосновалась прочно, занавеску приладила, постель на лавку пристроила, уселась довольная и вздохнула: теперь хоть мешаться никому не будет, а то мало помощи от нее нет, так еще и место в светлице занимает, посиделки устроить не дает, 'гостьюшка'!
Нет, никто ее не попрекал ни куском хлеба, ни лавкой, ничем другим, слова грубого не сказал, не охаял и в душу не лез, с расспросами не приставал. И не чурались ее более, что на борьбище, что за столом, что в поле засеянном, что во дворе, как к своей относились, с добром и вниманием. Может, оттого она и перестала настойчиво лазить по переулкам памяти, выискивая блеклые призраки прожитых лет, неясные очертания людей и событий, смирилась, а может и просто надеялась, что вспомнит когда-нибудь все разом.
А тогда отодвинулось это на второй план — поважнее дела намечались.
С Вереей в лес сходила, грибов там да ягод, что шишек — усыпана земля густо. Набрали полные туески. К вечеру кисель Устинья знатный сварила, гридней попотчевала да князя. Косился он на Халену подозрительно, словно боязно ему было, что кисель на корешках тех сварен, кторые гостьюшка в свое время в супец положила, не верил, что обойдется на сей раз без каверзы для здоровья.
`Вот ведь неумеха, сколько натворила, ве, к наверное, помнить будут, `помощница `! — прятала смущенно глаза Халена и сожалела, что поговорить сейчас в князем не сможет, по взглядам настороженным понимала — слушать не станет, а разговор у нее серьезный был, в дружники она метила, на борьбище с мужами ратиться, не в избе на лавке сидеть.
Днем еще пыталась разговор начать да заробела негаданно. Сколько не ходила кругами, на его застывшую, как каменная статуя, фигуру поглядывая, а подойти не решилась. Больно вид у него неприступный был, насупленный, вот и забоялась — сунется, а он ей от ворот поворот, да еще погонит, обсмеет или застыдит. Чего доброго и разгневается, укорит за нерадение в тереме, и не бывать тогда Халене дружницей вовсе, будет до конца жизни горох шелушить да пол скрести. Так и ушла к себе ни с чем, расстроенная собственной нерешительностью.