Игры скорпионов
Шрифт:
– Хорошо, я запомнила, – сказала графиня и распрощалась.
Орлова поднялась к себе и достала злополучное письмо. Фрейлина вновь перечитала его, но ничего нового не нашла. Злость на безмозглых курляндских помещиков охватила Агату Андреевну. Ну надо же, и всё-то они знают – кто с кем живёт, кто безумен, а кто нет, но никому и в голову не пришло поинтересоваться, где получил наследство Лаврентий Островский!.. Впрочем, преступник, чтобы замести следы, скорее всего, никому ничего не сказал.
«Так, может, и нет никакого наследства?» – вдруг испугалась Орлова.
Если это
– Прекрати! – приказала себе Орлова.
Окрик помог, к фрейлине вернулась способность рассуждать. Зачем думать о плохом, зачем притягивать зло? Вот если от Кочубея придёт ответ, что Островский наследства не получал, тогда и нужно будет думать, что делать дальше.
Орлова так и не смогла уснуть – проворочалась до рассвета. Та же участь постигла её и на следующую ночь.
«Этак и ноги протянуть можно, тогда никакие письма уже не понадобятся, – попеняла она самой себе, разглядывая темные круги под глазами. – Но что же теперь делать?»
Ответ на свой вопрос фрейлина получила почти сразу – от Мари Кочубей принесли долгожданную записку:
«Дорогая Агата! Я выполнила ваше поручение. Лаврентий Островский унаследовал село Афанасьево в южнорусской губернии».
Под изящной подписью графини имелся постскриптум с названием уезда и именем местного предводителя дворянства.
Глава десятая. Жертва игры
Оказывается, уездная жизнь имеет существенные ограничения – всем здесь правит погода. Это открытие Островский сделал в середине ноября, когда зарядили дожди и прогулки верхом пришлось прекратить. Лаврентий рвал и метал, глядя на то, как рушится его драгоценный план. За те шесть недель, что прошли с памятного праздника в Троицком, он сумел сделать главное: переселил мачеху в уездный город. Пообещав, что разлука долго не продлится, а он решит все денежные вопросы, Лаврентий убедит Иларию временно помалкивать об их родстве. В Ратманове тем временем всё складывалось просто великолепно. Рецепт оказался на удивление прост: нащупав слабости каждой из хозяек, Островский стал на них играть. Набожной Марье Ивановне он подарил чётки из ливанского кедра и с тех пор часто беседовал со старушкой о пользе праведной жизни. Однажды даже признался, какое просветление наступает у него в душе на Страстной неделе.
– Это не передать словами! Как будто я сбрасываю с плеч тяжкий груз, – вдохновенно врал Островский. А простушка Опекушина всё принимала за чистую монету и считала молодого соседа истинным праведником.
Юная Ольга попалась в силки ещё проще: хватило маленького живого подарка. Островский привёз барышне найденного на конюшне крошечного чёрно-белого котика, и теперь постоянно обсуждал с Ольгой, как растёт «прелестный Пушок». Надо ли говорить, что младшая из княжон считала Лаврентия добрейшим и благороднейшим человеком.
С Долли помог случай: Островский подслушал сетования Марьи Ивановны, что её питомица слишком уж увлеклась лошадьми. В тот же день Лаврентий поделился
«Давай, рыбка, ловись, милая, – мысленно подгонял свою жертву Островский, – хватит ходить вокруг да около».
Впрочем, в этой бочке мёда имелась и своя ложка дёгтя: всю картину портила Лиза. Она сторонилась Лаврентия, и он всё никак не мог понять почему. Когда же он попытался расспросить об этом Долли, девушка замкнулась и перевела разговор на другую тему. Изрядно помучившись с грустной белокурой княжной, Островский отступился.
«Я собираюсь жениться на Долли, а на её сестру мне плевать, – вполне резонно рассудил он. – Гораздо важнее то, что я еще ни разу не поцеловал будущую невесту».
Как ни прискорбно, здесь Лаврентий совсем не преуспел – Долли всё время ускользала, не давала возможности перейти к более нежным изъявлениям чувств. Попытки остаться с ней наедине не увенчались успехом – княжну всё время сторожили либо сёстры, либо подруги. Единственной надеждой оставались прогулки верхом, но Долли так носилась на своём Лисе, что Островскому приходилось её догонять, а во время кратких остановок княжна не слезала с коня. Лаврентий подозревал, что в Долли есть потаённая страстность, надо только разбудить это чувство и барышня уже никуда не денется – попадёт в ловушку. Но как только пришло время действовать, так зарядили дожди. Казалось, что небеса прохудились. Дни шли за днями, а дождь всё не прекращался. Миновала целая неделя, а Островский так и не смог выбраться в Ратманово.
«Не дай бог, всё сорвется, – терзался он. – Я не могу себе позволить потерять эти деньги!»
Лаврентий отодвинул гардину на окне. Увиденное за стеклом угнетало: сквозь пелену дождя барский двор казался размытым серым пятном. Конюшня и сараи давно требовали ремонта, их когда-то добротные железные крыши совсем прохудились, забор и ворота тоже нуждались в починке. Да и в доме жилой оставалась лишь центральная часть, а оба боковых флигеля являли собой печальное зрелище прогнивших полов, текущих потолков и плесневелых стен. Деньги… Как не хватало денег!
Лаврентий задумал сыграть на самолюбии Долли – показать ей всю эту разруху и, изобразив восхищение умом и жизненной хваткой княжны, спросить совета. Долли должна была клюнуть – женщины всегда покупаются на лесть… Ну почему эти дожди пошли так не ко времени?! Островский в раздражении хлопнул кулаком по раме, и ветхая замазка отвалилась, упав ему под ноги, а одно из стёкол начало сползать из своего гнезда вниз.
Выругавшись, Лаврентий подхватил падающее стекло. Что за чёрт? Всё в доме рассыпалось на глазах. Островский прижал стекло, стараясь вновь закрепить его, но поневоле отвлёкся: за окном вдруг началась подозрительная суета. Во двор въезжала ямская карета.