Игры современников
Шрифт:
– Если у парня серьезные намерения играть в бейсбол, нужно проявить упорство! За пределами нашей долины мир жесток!
Кони-тян понимающе кивнул.
5
Солдат Цуюити, проснувшись перед рассветом в дешевой ночлежке в Ямадани и обнаружив, что рядом с ним спят и остальные солдаты хозяйственной команды, поворачиваясь к каждой из пяти кроватей, прокричал «подъем», за что один из тех, кого он посчитал однополчанином, избил его. Однако это еще больше убедило его в реальности существования хозяйственной команды, порожденной его больным воображением. Люди, с которыми он провел эту ночь, говорили потом корреспондентам газет и еженедельников: «Может, он и чокнутый, но не дурак».
Солдат Цуюити, стараясь не шуметь, натянул на себя военную форму.
Был уже октябрь, но шинель он оставил скатанной и вместе с палаткой, флажком и саперной лопатой привязал ее к вещевому мешку. Какое-то время понадобилось для того, чтобы намотать обмотки, повесить через плечо меч, противогаз и вещевой мешок, прицепить флягу, надеть фуражку, и, когда он с ботинками в левой руке и винтовкой – в правой выходил из комнаты, все, кто ночевал вместе с ним, уже проснулись и подбадривали его пением военного марша: «Заслышав звук трубы, в поход тебя зовущей, клянись, что возвратишься с победою, солдат. Вернись или погибни, но подвиг совершив…»
Солдат Цуюити на городской электричке доехал до вокзала Токио, а там станционный служащий объяснил ему: через вокзал можно пройти, купив перронный билет. Что он и сделал. И этот служащий, и оказавшийся рядом железнодорожный полицейский решили, что Солдат Цуюити вырядился так для рекламы какого-то кинофильма. С субъективной точки зрения Солдату Цуюити повезло: благодаря этому заблуждению никто ему не помешал, во всяком случае на первом этапе, когда он при полном параде начал задуманную им военную операцию. Выйдя из вокзала у Маруноути, он сразу увидел цель своей боевой акции – рощу, окружающую императорский дворец, и решил, прежде чем перейти ко второму этапу, уточнить время, но оказалось, что часы, которые ему через четверть века вернула психиатрическая лечебница, стоят. Тогда он возвратился на вокзал и взглянул на огромные электрические часы – они показывали ровно полдень. Первый этап операции так затянулся потому, что сначала он перепутал электрички, а потом долго блуждал по вокзалу в поисках нужного выхода. Поскольку наряд его сразу бросался в глаза, свидетелей, готовых дать показания о действиях Солдата Цуюити, оказалось множество – полиция даже не сумела всех опросить.
Не меньше очевидцев наблюдало и за тем, как Солдат Цуюити вышел из вокзала и начал марш к цели своей военной операции. Большинство из них с почтением относились к исчезнувшей с лица земли четверть века назад форме армии Великой Японской империи, которую теперь невозможно было увидеть ни в кино, ни по телевидению. Однако Солдату Цуюити эта военная форма вовсе не представлялась отжившей. В общем, не такой это был человек, чтоб обыватели огромного Токио, к какому бы слою общества они ни принадлежали, прошли мимо него со снисходительной улыбкой. А Солдату Цуюити эти люди, безусловно, представлялись не просто гражданским населением вражеской страны. Более двадцати пяти лет его держали под замком именно ради того, чтобы обеспечить покой этим обывателям. Не потому ли, заточенный в психиатрическую лечебницу, он отказывался говорить на языке страны, с которой находился в состоянии войны, то есть на японском, и, чтобы полностью порвать с ним, похоронил свой языковой космос под эсперанто? Хотя все его познания в эсперанто сводились к одному-единственному стихотворению. Сестренка, ты со мной должна согласиться, что это стихотворение по своему содержанию, по емкости вполне вмещает всю человеческую жизнь.
Случайные экскурсанты сфотографировали Солдата Цуюити, взиравшего на рощу вокруг императорского дворца со ступенек главного входа вокзала Токио. Я видел эти фотографии в еженедельнике. Солдат Цуюити – пожилой человек, в военной форме, в правой руке винтовка с примкнутым штыком, левая у пояса, растерянный взгляд устремлен вперед – на него невозможно смотреть без жалости. Другой снимок, помещенный в том же еженедельнике, запечатлел Солдата Цуюити, когда он с угрожающим видом подбегает к человеку, фотографирующему его из машины. Винтовка, которую он держит наперевес, как на учениях, не настоящая, но ее штыком легко можно ранить и даже убить. Еще на одной фотографии, несколько смазанной – опасаясь нападения, снимавший тронул машину с места, – Солдат Цуюити уже не выглядит тихим садовником, пациентом психиатрической лечебницы. Половину снимка занимает раздираемая криком пасть. Нос сморщен, глаза вытаращены. Зубов осталось всего два-три. Широко раскрыв похожий на черную пещеру рот – он, несомненно, боялся зубного врача в психиатрической лечебнице, – Солдат Цуюити, видимо, издавал воинственный клич, с каким бросаются в атаку. Обратив в бегство людей, вызвавших его ярость, он снова вернулся к выполнению задуманной военной операции – перешел в наступление на рощу императорского дворца. Но когда Солдат Цуюити пересек привокзальную площадь и оказался у огромного здания, внезапно произошла непредвиденная стычка. Столкнувшись с тремя американцами-хиппи, выходившими из метро, он взял их в плен. Сейчас трудно предположить, за кого он принял этих хиппи, которые только через три часа обрели свободу. Но пока Солдат Цуюити их караулил, они, превратившись в пленных, не теряли времени. Обычно эти хиппи мастерили на продажу украшения из тонкой проволоки, а потому и тут, когда он запретил им двигаться с места, они расстелили одеяло на ступеньках выхода из метро и открыли торговлю. Девица продавала, а двое парней, устроившись рядом, мастерили. Солдат Цуюити, стоя рядом со своими пленными, глаз не сводил с брошей. Одна большая с зеленым нефритом так ему понравилась, что он даже присел на корточки, чтоб разглядеть получше. Когда через три часа он освободил пленных, девица отдала ему эту брошь на память. Он спрятал ее в вещевой мешок – может быть, собирался подарить тебе, сестренка, считая, что ты все еще живешь в долине? Освободив пленных, он снова двинулся к роще Императорского дворца. Уже начинали сгущаться сумерки, и Солдат Цуюити, наверное, растерялся, обнаружив, что время за стенами психиатрической лечебницы бежит так быстро. Добравшись наконец до дворцового парка и шагая вдоль выложенного каменными плитами рва, он заметил, что кое-где кладка разобрана для ремонта, а на каждой плите нанесен какой-то условный знак. Солдат Цуюити стал внимательно изучать знаки, видимо приняв их за шифр. Рядом стоял огромный грузовик, груженный камнями величиной с голову ребенка. Через минуту дизель затарахтел, и грузовик начал сваливать камни в яму за спиной Солдата Цуюити. Его точно ветром сдуло. На какое-то время он пропал из поля зрения наблюдателей. Может быть, укрылся, спасаясь от атаки несметных вражеских войск, возникших в его больном воображении?
Снова его увидели на площади перед императорским дворцом в полночь: разбив палатку среди зелени, он завершал подготовку к первой с начала боевой операции ночевке. Не снимая формы, он расположился в палатке. Вскоре на «поле боя» появилась парочка, решившая позабавиться под открытым небом. Ему это не понравилось, и он прикладом винтовки двинул мужчину по голому заду. Появление Солдата Цуюити обратило их в бегство, но ему тут же пришлось отражать неожиданное нападение из засады – подглядывавшие за парочкой парни разозлились, что он лишил их такого зрелища. Он мужественно сражался со своими многочисленными противниками – постарше и совсем еще юнцами. Его били, пинали ногами, но, поскольку он был вооружен почти как настоящий солдат, врагу тоже досталось. В это время один из нападавших, у которого для подглядывания был припасен карманный фонарь, осветил сражавшегося мужчину, и все увидели, что это пожилой, худой человек в военной форме. Хотя он тяжело дышал, нападавшие поняли: сражаться он будет до конца. Только тогда они покинули поле боя и разбежались в разные стороны.
На следующее утро Солдат Цуюити, сочтя, что находится на переднем крае, начал от своей палатки ползком продвигаться вперед, и к полудню недоумевающая дворцовая охрана решила все-таки задержать его. Увидев, что к нему направляются двое полицейских, он ловко проскользнул между ними и влетел в ворота дворца. К винтовке, которой он размахивал, был прикреплен белый флаг – ясно, что Солдат Цуюити решил вступить в переговоры с императором…
К тому времени, когда Солдат Цуюити приступил к осуществлению своей военной операции, Кони-тян отказался от бейсбольных скитаний с Цуютомэ-саном, вернулся в долину и, помирившись с отцом, занялся семейным делом – торговлей рыбой. Раньше Кони-тян отличался мощным телосложением, теперь же, после долгих странствий, увял и уже совсем не походил на того непоследовательного, импульсивного человека, который когда-то так высоко подпрыгнул, что разбил себе голову о притолоку. Он превратился в обыкновенного обывателя, увлекся собиранием старинных монет и откуда только мог выписывал каталоги, чем вызывал недовольство состарившегося отца. Начав новую жизнь, Кони-тян пришел на собрание, устроенное стариками долины и горного поселка, чтобы обсудить инцидент с Солдатом Цуюити, и высказал свои соображения. Его выступление оказалось таким же необычным, как все его поведение в прошлом, и послужило поводом для пересудов – он процитировал стихотворение, а уж этого никто от него не ожидал:
В нашей судьбеГорше всегоУтром проснуться,Сна до концаНе увидев.– Солдат Цуюити пытался претворить в жизнь сон, преследовавший его в психиатрической лечебнице все двадцать пять лет. Это был единственный в его жизни взлет, который прервали в самом начале, вернув его в психиатрическую лечебницу. Случившееся еще горше, чем разбитые мечты Цуютомэ-сана посвятить себя бейсболу. Хорошо ли, что люди нашей долины не увидят продолжение сна Солдата Цуюити? Мне кажется, сон должен был завершиться так. Солдат Цуюити, вернувшись в август 1945 года, захотел побеседовать с императором об условиях окончания войны. В результате поражения Япония лишилась Маньчжурии, Тайваня, Кореи, Окинавы и северных территорий. Если это было вполне правомерно, то почему бы, воспользовавшись окончанием войны, не вернуть независимость и нашему краю, который был полностью самостоятельным государством до конца Века свободы, а до поражения в пятидесятидневной войне хотя бы наполовину сохранял свою независимость? И что же удивительного, если именно такие переговоры он собирался вести с императором? Я считаю, что именно теперь наш край, воплощая мечту Солдата Цуюити, должен потребовать от японского правительства независимости. Кстати, я думаю, и Гавайи тоже должны стать независимыми от Америки. Он, безусловно, мечтал, чтобы после осуществления его замысла Япония установила паритетные отношения с нашим краем. И еще он хотел, чтобы были сохранены специфические черты нашего края, отличающие его от остальной Японии, и чтобы в конституцию было внесено точно оговоренное положение о репатриации. Первым репатриантом нашего края, получившего независимость, и должен был стать Солдат Цуюити, снова упрятанный японскими властями в психиатрическую лечебницу…
Выступление Кони-тяна нисколько не взволновало стариков долины и горного поселка. После долгих бейсбольных скитаний он нашел себе тихую пристань в нашем крае и – люди это сразу же поняли – утратил прежний пыл, заставивший его некогда совершить свой знаменитый прыжок. Однако, сестренка, отец-настоятель, достигший возраста, приближающегося к возрасту Разрушителя и его товарищей периода создания, в горестном молчании спустился из храма в долину и принес в рыбную лавку горсть старых монет, продемонстрировав тем самым свою признательность Кони-тяну. Тот самый отец-настоятель, который даже не поблагодарил Кони-тяна за самоотверженные усилия, приведшие к заключению контракта между Цуютомэ-саном и профессиональным бейсбольным клубом.
6
Совершенно случайно, сестренка, мне пришлось стать свидетелем того, что произошло в спортивном лагере на Гавайях, когда Цуютомэ-сан и Кони-тян достигли наивысшего взлета в своей бейсбольной карьере, вступив в клуб «Кэйхан сэнэтарс». В тот год я, стажер факультета восточных языков Гавайского университета, жил в общежитии. О том, что «Кэйхан сэнэтарс» организовал спортивный лагерь на Гавайях, я, кажется, прочел в газете «Гавайи таймс», оставленной кем-то в холле университета. Сообщение меня нисколько не заинтересовало – я ведь не думал, что это связано с Цуютомэ-саном. Вдруг получаю телеграмму из гавайского аэропорта, мчусь туда на «фольксвагене», позаимствованном у приятеля из Шри-Ланки, и сразу же вижу Цуютомэ-сана, могучего. – сплошные мускулы, но из-за многолетнего переутомления, а теперь еще и оттого, что не выспался в самолете, мрачного и агрессивного – ну копия отец-настоятель. Рядом с ним – Кони-тян, загорелый, похожий на гавайца японского происхождения, тоже измотанный бейсбольными скитаниями. Всем своим поведением они демонстрировали, что великодушно прощают мне долгое ожидание в аэропорту, и, похоже, не испытывали ни малейшего сомнения, что я их безусловно помещу на недельку в своей комнате. Поселить их в общежитии, учитывая мое скромное положение стажера, было рискованно – это являлось нарушением правил, – но другого выхода не было. В моей комнате по обеим сторонам окна, выходившего во двор, стояло по кровати и оставалось еще достаточно места, чтобы одному из нас улечься на полу. Перекусив в университетском кафетерии, Кони-тян блаженствовал с баночкой пива в руке, чего нельзя было сказать о Цуютомэ-сане, который сидел, опустив глаза, прикрытые длинными густыми ресницами. Впрочем, и он, кажется, тоже остался доволен кафетерием: поел – и немало! – прекрасной китайской еды, приготовленной на гавайский лад, залпом выпил большой стакан кока-колы и, наверное, решил, что теперь сможет каждый день так питаться.